Андрей Смирнов - Евгений Онегин 2. Пьеса-поэма

И пролежав два месяца в больнице,
поняв, что зря потратил столько сил,
решил зов плоти не держать в темнице —
к любви за деньги взор свой обратил.

Но с женщинами падшими встречаясь,
интимным ласкам с ними предаваясь,
в попытке страсть свою грехом унять,
Татьяну стал себе он представлять…

Пришлось и здесь ему остановиться,
раз даже грех не дал ему забыться…

И вот он делает ещё попытку,
чтоб прекратить навеки эту пытку,
решив – клин клином нужно вышибать,
вернее, новую любовь искать.

И девушку приятную приметив,
попытку сделал к ней любовь развить,
но быстро охладел он к ней, отметив,
что ей Татьяну в жизни не затмить.

А дальше он не стал себя неволить,
пытаясь свои чувства заглушить —
он более не мог себе позволить
борьбу, где невозможно победить.

Так он и жил, стараясь уживаться
с тем, что в душе боль от любви живёт,
от раны не пытаясь избавляться,
решив, само когда—то заживёт.

И вроде боль действительно притихла,
вполне терпимо позволяя жить,
а следом буря чувств до штиля стихла,
лишь изредка решаясь поштормить.

Но вот сегодня сложно быть спокойным —
так много чувств, что хочется кричать,
и жарко, словно в пекло летом знойным
(горит душа – и чем пожар унять?)

Как хочется излить кому—то душу,
отдать хоть часть того, что так гнетёт,
в ответ совет «как поступить» послушать…
но рядом нет того, кто всё поймёт.

И вот, устав держать слова в неволе,
встаёт он, направляется к столу,
чтоб рассказать бумаге о той боли,
что вновь в душе открылась на балу:

«И снова ты
в моих мечтах,
моих желаниях
и снах.

Там я в тебе,
а ты во мне.
Глаза в глаза,
душа к душе.

В сердцах огонь,
в душе пожар.
Сжигает нас
любовный жар.

А после нежность
и покой.
Мы как в раю.
Вдвоём.
С тобой.

Но больше нет
тебя со мной,
такой желанной
и родной.

А ты теперь
с другим в раю.
А я в аду.
Молюсь
И жду…»

***

И вот уж утро наступило,
и солнце, выйдя из—за туч,
весь город словно оживило,
направив в окна яркий луч.

И птицы трели засвистели,
прогнав ночную тишину,
и, песнь закончив, полетели
измерить неба глубину.

И кое—где уж горожане,
покинув тёплые дома,
бредут в тумане, как в сметане —
влекут их ранние дела.

Онегин, тоже встав пораньше,
уж переделал кучу дел,
решив грустить не стоит дальше,
что дальше некуда – предел…

А после завтрака он видит,
что к ним подъехал экипаж,
поручик из него выходит
и дом берёт на абордаж.

Сначала слышен его бас,
а вот он сам стоит анфас.

– Онегин! ты опять пропал!
И не болтай, что мол устал,
что будто бы упадок сил
тебя внезапно подкосил!
Сказали мне, ты так бежал,
как будто в салочки играл!

– Действительно, пришлось уйти
мне где—то после десяти…

– Уйти?! Поведал мне гусар
ты нёсся, словно на пожар!

– А может я окоченел
и побежал, чтоб бег согрел?
иль захотелось мне уснуть…
или поспать? …не в этом суть!
придумай сам чего—нибудь!

– Меня б устроил даже бред,
мол, отлучился на обед,
но лишь бы правдою он был,
а не первопричину скрыл.

– Мне тоже не приятна ложь,
но не хочу я обсуждать,
чтО породило сердца дрожь
и вновь заставило страдать.

– На самом деле знаю я
(иглы в стогу не утаить),
чтО гложет изнутри тебя
и не даёт нормально жить —
хоть и стараешься ты скрыть
не смог Татьяну ты забыть.

– Да… я согласен… не могу.
Я всё испробовал! Не лгу.
Не пожелаю и врагу
я жизнь такую – как в аду…
Давно мечтаю «не любить»…
Я жить хочу, спокойно жить…
Но на душе – сплошная ночь,
и вряд ли сможешь ты помочь…

– Придумал!! Грёмина – убить!
А вас с Татьяной поженить!

– Ты что такое говоришь???!!!

– Всё, понял! Буду нем как мышь!
Зато тебя расшевелил!
А то «жить больше нетуу сиииил…»!
Теперь я вижу – силы есть!
И отпусти! Желаю сесть…
Ну, пошутил я, пошутил.
Я ж добрый – даже мух не бил!
А тут не муха – человек!

– Да ты отправил за свой век
на небеса не меньше ста!

– Но всё равно душа чиста!
То было, братец, на войне…

– Тогда, добряк, поведай мне
кого несли с дуэли
в начале той недели?

– Да вроде я и не попал…
Он поскользнулся и упал…
упал на свой же пистолет
и застрелился! Веришь, нет?

– Конечно, Дмитрий, верю я,
мы ж не враги с тобой – друзья!
Но всё равно так не шути,
иначе нам не по пути!

– Я рад, что ты так злишься!
Боялся – согласишься…

И тут поручик увидал
листок, что на столе лежал,
а на листке тот самый стих,
не спрятанный от глаз чужих.

– Твои стихи? Забавно…
Красиво, но печально.
«…с другим в раю» … вот это зря!
Она зарделась как заря,
когда ей про тебя сказал
в тот вечер, когда ты слинял.

– Ты про меня ей рассказал???!!!

– А что нельзя? Но я не знал!
Тогда скажу в грядущий раз,
что, мол, ошибку дал мой глаз,
что, мол, с большого бодуна
коня я принял за тебя!

– Нет, нет! Не надо про коня!
Ты лучше с ней сведи меня!
Сам не смогу к ней подойти!

– Ну да, «умру на пол пути»)
Не дрейфь, мой друг, лишь дай мне срок
и ты вспорхнёшь к ней, голубок!

Как медленно текут минуты,
когда с любимой встречи ждёшь!
Хромает время почему—то,
когда его бежать зовёшь.

Оно назло стоит как будто
и дразнит тех, кто так спешит,
и до тех пор не скинет путы,
пока само так не решит.

Вернее, если вдруг заметит,
что ты отвлёкся от него,
то бегом вмиг тебе ответит,
да так, что не догнать его.

Но если видит нетерпенье
в глазах того, кто что—то ждёт,
то тянет каждое мгновенье,
нарочно не идёт – ползёт.

Вот и Онегин так попался —
позволил разыграть себя —
он время подгонять пытался,
а зря – им управлять нельзя.