Эмили Листфилд - Деяния любви

Она присела на кровать и выпила кофе сама. Один раз Эстелла приподняла голову, приоткрыла опухшие глаза и тихо проговорила: «Это не потому, что я не хочу двигаться, просто маленькие ангелы сидят на моих ногах, и они кажутся такими тяжелыми». Ее голова упала обратно на подушку. «Глупо, да?» Она чуть сжала руку Энн. «Но ты не беспокойся. Все пройдет. Даже ангелы устают сидеть так неподвижно и долго на одном месте. Скоро они отправятся искать кого-нибудь еще».

Они так и не пошли – ни один из них – на выпускной вечер Сэнди.

В тот вечер Сэнди вернулась домой поздно – помада на губах смазана, серебряный мальчишеский браслет болтается на запястье – и нарочно сразу прошла в маленькую спальню, которую делила с Энн. Она отстегнула браслет, звено за звеном упавший на стол, и скинула туфли.

– Извини, – тихо сказала Энн.

Сэнди сняла платье, лифчик.

– Я старалась.

Сэнди обернулась к ней.

– Почему ты не сделаешь всем нам одолжение и не перестанешь стараться? Просто брось стараться, и все.

– Она не виновата. Она хотела пойти, я знаю, что хотела. Она неважно себя чувствовала.

– Ты что, действительно веришь этому?

– Да.

Сэнди покачала головой.

– Ты и правда невозможна. Ну когда ты перестанешь извиняться за них?

– Я знаю, что ей жаль.

– Ей вечно жаль. Слушай, давай оставим это. Я рада, что они не пришли. Они бы только нашли какой-нибудь способ поставить меня в неловкое положение.

Энн подалась вперед, откидывая волосы со лба.

– Разве ты ни чуточки не любишь их?

Сэнди отвернулась, взяла щетку и принялась расчесывать волосы, все усерднее и усерднее. «Не в этом дело», – сказала она, и хотя Энн не могла увидеть этого, на ее лице была мрачная, победная улыбка, ведь каждая из сестер, сколько себя помнила, собирала факты о родителях и приносила их в эту комнату, оттачивая и отшлифовывая, чтобы сообщить другой.

Когда Энн в последние полгода учебы в средней школе встретила Теда, она хранила это в тайне. С той минуты, когда она забралась с ним в зеленый «олдсмобиль», она знала, что впервые в жизни обрела то, что принадлежит ей и только ей. Отдельно от них. Именно эта «отделенность» и привлекла Теда, потому что вторила его собственной.

Он перешел к ним из другой школы, из другого штата. Хотя он был всего на год старше ее, он казался взрослым. Он ушел из дома в Восточной Пенсильвании, когда ему было шестнадцать, и переехал с родственником в Хардисон. Он не любил говорить о своем прошлом (в восемнадцать лет он сознавал, что у него есть прошлое, и это само по себе производило впечатление), но своего отчима и единоутробных братьев поминал с неистовой, жгучей ненавистью. «Я бы хотел увидеть его мертвым, – сказал он однажды. – Знаю, что это ничего бы не решило, но просто я бы почувствовал себя лучше». Сама мысль обо всех этих переменах в семье, умерших отцах, новых отцах, дальних родственниках для Энн была почти невообразимой, ведь они вчетвером были так тесно связаны друг с другом во влажной атмосфере своего серого дома, что там не оставалось места даже для друзей или родни.

Иногда в первые дни их знакомства Энн спрашивала Теда: «Ты смотрел это шоу по телевизору? Помнишь ту песню, года два назад?» А он нетерпеливо отмахивался: «У меня на это не было времени. Я был слишком занят тем, чтобы выжить». Она представляла себе, как он все ночи работал, убирая мусор с улиц, хотя знала, что до такой крайности он никогда не доходил. И все же поиски средств к жизни отнимали у него все время. И это тоже было привлекательным для Энн, ее собственный дом был так наполнен временем, пойманным в ловушку, временем застоявшимся, временем гниющим, что она боялась, что заражена им и никогда не сумеет вырваться.

Нетрудно было уберечь свою тайну от Джонатана и Эстеллы, которые, как она подозревала, имели самое неопределенное представление о том, ходила ли она на самом деле в школу, были ли у нее друзья, или в ту самую секунду, как она выходила из их дома, она исчезала, становилась в буквальном смысле бестелесной, выпадая из пределов их видимости и досягаемости. Сэнди, разумеется, знала, что Энн потихоньку уходит из дома, вымыв посуду после ужина, и возвращается в два, три часа ночи, переполненная им, и ее радовало и воодушевляло такое развитие событий. Она надеялась, что это предзнаменование того, что Энн в конце концов сможет освободиться, не станет все больше и больше подпадать под внушение родителей, пока не останется выхода. Тем не менее она не расспрашивала Энн про ее приятеля, опасаясь, что их отношения еще недостаточно прочны, чтобы выдержать серьезную проверку. А сама Энн инициативы не проявляла. Сэнди, которая вечно гонялась за парнями, считала, что и с Тедом было примерно так же, а все было не так.

Энн влюбилась в Теда, потому что он умел все налаживать. По крайней мере, это была одна из серьезных причин, почему она влюбилась в него. Он починил машину, на которой они ездили, разобрав ее, выбросив ненужные детали и отремонтировав другие – дисковые сцепления, тормозные колодки, поршни – детали, о которых Энн никогда не слыхала. Он чинил радиоприемники, телевизоры, вентиляторы. Он был совершенно уверен, что способен заставить эту технику работать, и если временами починка отнимала много времени, потому что он категорически отказывался обращаться за помощью, результат всегда бывал успешным. «Никто никогда мне ничего не давал, – говорил он ей. – Мне пришлось научиться самому заботиться о себе». Он никогда не признавал затруднений, никогда не жаловался, никогда не искал сочувствия.

Энн не беспокоилась насчет Сэнди; Сэнди со своими многочисленными планами отступничества всегда нашла бы способ выкрутиться. Но ей был нужен Тед и его уверенность в том, что он сможет наладить будущее.

Он был нелюбопытен. Он никогда не задавал вопросов о ее прошлом, ее семье, о том, что она делала вчера. Когда она заговорила об этом, он сказал: «Я думаю, если ты захочешь, чтобы я о чем-то узнал, ты мне расскажешь». – «Но мне нужно знать, что тебе это интересно», – возразила она. В тот раз они были ближе чем когда-либо к спору, и оба отступили. Она принимала его сдержанность как естественный результат его независимости и чувствовала себя с ним легко, потому что он не лез во все мелочи. Остальное придет, считала она. Поэтому не было ничего необычного в том, что он не спрашивал у нее, почему он никогда не знакомился с ее родными, почему она заставляла его высаживать ее за квартал от дома даже днем. Ему просто не приходило в голову, что она делала это сознательно. Дом, семью – все следовало оставить позади, в прошлом. Все было неважно, от всего легко было избавиться, отрезать и забыть. Это устраивало Энн.

Закончив школу, она пошла учиться на медсестру. Не стала дожидаться осени, а начала учебу через две недели после выпуска. Другие студентки снимали дома или квартиры вдвоем, втроем или вчетвером, ванные у них вечно были завешены белым нейлоном, похожим на полоски от фаты новобрачной, а Энн жила дома. Каждое утро, прежде чем отправиться на занятия, она оставляла завтрак для родителей. Часто, вернувшись домой, она находила его на том же месте зачерствевшим, хотя они явно побывали на кухне, ели что-то другое, оставили за собой испачканную посуду. Сэнди, которая еще училась в школе, дома почти не бывала. Энн никогда не могла точно вычислить, куда она пошла. Она, конечно, была с мальчиками. Но где?