Сергей Жарков - Москва навсегда. О нелюбви и не только

Крайнов с Золотаревым сидели в Макдональдсе на Пушкинской друг против друга, доедая картофель фри и бутерброды. Десятки людей, счастливых от встречи с американским фастфудом, в поисках свободных столиков кружили по ресторану.

Поев Крайнов, не спеша потягивал «Кока-колу» через трубочку, Золотарев, сняв пластмассовую крышку, пил черную газированную воду из стаканчика.

– Как тебе Москва, Владимир? – спросил Крайнов.

– Как сказать, привыкаю помаленьку. Ритм города совсем другой. Первое время не понимал, что вокруг меня происходит. В Томске все по-другому.

Все тихо и размеренно. Здесь, успеваешь сделать то же, что и там, у себя, – Золотарев неопределенно махнул головой. – Но в какой-то суете. Все куда-то бегут с безумными лицами, а погода…

Золотарев глянул в огромное, витражное стекло американского ресторана, за которым набухала, набирала силу слякотная московская зима.

– Солнца не видно. Вроде и морозов нет, а ветер дунет, продрогнешь почище чем у нас в Сибири. И посмотри на народ, зима, а никто не носит шапки, – не стесняясь, открывая большие зубы усмехнулся он, показывая маленькой ладонью на искривленные холодной изморозью московские лица, бегущих по Пушкинской площади людей. – Главное в аспирантуру поступил и в общагу заселился, теперь буду дальше смотреть.

– Но в целом, – он на секунду задумался, что сказать. – Это мой город, мне здесь нравится, – усмехнулся он. – А ты как?

– Я недавно работу поменял, перешел в интернет-компанию, РБСИ, слышал такую? – Андрей посмотрел на Золотарева. Тот отрицательно мотнул головой. – Пишу аналитические справки по региональной российской экономике. В РБСИ все по-другому, молодые грамотные ребята, от них получаешь драйв, заряжаешься энергией, и вообще за интернетом, в принципе будущее, как я вижу.

– Я тоже собираюсь работу начать искать. На одной стипендии в 500 рублей в месяц, в Москве не проживешь. В Москве в принципе надо работать, учиться хорошо было у себя, в Томске, там идеальное место для того, чтобы вырасти, отучиться, а дальше… надо было в столицу двигаться.

– Уже прикидывал, куда пойдешь? – спросил Крайнов.

– Посмотрю, куда получится устроиться… На выборах 96-года работал у одного томского кандидата в штабе. Потом у него же помощником в Томске. Попробую по этой линии, к своим, а дальше как сложится. Но в Москве главное, как я понимаю, на месте не сидеть.

– Это да.

– А ты как, Андрей, снимаешь комнату или квартиру? Ты в прошлый раз, когда на ВДНХ познакомились, говорил, что у своего земляка живешь?

– Давно съехал от него, и квартиру уже не снимаю. Недавно к одной девчонке переехал, у нее живу, – Золотарев понимающе кивнул головой, молча глянул на Крайнова.

– Москвичка, – закончил тот.

– Понятно… и как у вас?

– Весной собираемся расписаться.

– О, все серьезно?!

– Посмотрим, как будет. У нее квартира своя, да и с головой дружит, московской жизни меня учит, – усмехнувшись добавил Крайнов.

Парни заулыбались сказанному.

– А я на аспирантскую стипендию личную жизнь не скоро налажу…

– Смотря кого, искать будешь, – ответил Крайнов.

– Что верно, то верно, согласился Золотарев.

Он поднялся на лифте на 11-й этаж общежития, в комнату 1111, в которую его заселили и в которой он должен был жить вместе с аспирантом-астрономом. До 22 лет Золотарев прожил вместе с родителями, один раз только, поссорившись с отцом, ушел к своему университетскому другу Сане Жилину, снимавшему комнату в частном деревянном доме в Заисточье. Был майский вечер, Татарская слобода жила своей спокойной вечерней лениво-умиротворенной жизнью. По лужайкам болтались сонные псы, лениво разевавшие пасти на незнакомого, занесенного из верхнего города парня, и, не находя в себе сил тявкнуть в его сторону, пропускали мимо себя в сторону тупичка с домом, где проживал Жилин. На деревянной лавочке, перед калиткой в жилинский двор сидел хозяин дома – дядя Леша по кличке Купол.

– Аа, Володька, привет! Ты к Сашке? Дома он, дома, – приветствовал Золотарева Леша-Купол. – Опять какую-то хрень, мать ее, заумную читает. Звал его на рыбалку, как раз солнце на закате хорошее, – кивнул Леша в сторону бронзового шара, падавшего за Томь. Леша-Купол сидел во фланелевых трико, с голым торсом, серые волосы, зачесанные назад, топорщились вокруг залысины, в глазах мелькал бедовый огонек…

– Да, поживи, Володя, конечно, только Лешу-Купола надо предупредить, – на вопрос друга ответил Жилин.

– Сидит на лавочке у ворот.

– Он замучил меня сегодня, не дает дипломной нормально позаниматься, мне через десять дней Васильевой сдавать, а у меня ничего не написано!

– Конечно! Живите, други! – воскликнул Леша-Купол на вопрос Жилина. – Но это дело обязательно надо обмыть! Без бутылки никак!

Жилин, театрально пожав плечами, глянул снизу на Золотарева и развел руками: – Вот что с этим человечищем делать, Володя, придется пить…

Золотарев вспомнил этот эпизод из десятидневной самостоятельной жизни. Как все сейчас пойдет, в Москве, после того, как он съехал от родной тетки, поступив в аспирантуру. Главное, он уже понял для себя, в Москве – это работа. Без нее в Москве нет смысла жить…

Найти работу ему помогла родная тетка, устроившая племянника в Институт Востока. В общежитии он стал общаться с двумя соседями с десятого этажа, биологом Мишей Зваричем и юристом Зауром Тотевым. Золотарев познакомился и с одной из соседок, Элей, жившей на одном этаже с ним, через комнату. Это была симпатичная русоволосая девушка с большими, чуть раскосыми серыми глазами. Они разговорились в лифте.

– О, ты только начал учиться, уже на работу устроился? – отметила Эля, узнав, откуда он возвращается. – А ты интересный, заходи в гости, я в 1113-й живу.

Часто по вечерам парни, купив пиво, собирались у Золотарева в комнате, сосед которого, астроном, неделями пропадал в своем институте, обсуждали политику, рассказывали о своих институтах, городах. В конце декабря, накануне новогодних праздников, друзья собрались перед отъездом на Новый год домой у Золотарева. Купив водки, заговорили про женщин, грошовые аспирантские стипендии, допив бутылку, недовольные разговором и друг другом, разошлись по комнатам.

Золотарев остался один. Он вышел на улицу, прогулялся до метро Коньково, возвращаясь, нашел глазами окна своего этажа. Вдруг он вспомнил про Элю, жившую на его этаже, окна ее горели, как раз через потухшие окна комнаты 1112. Он поднялся к себе, почистил зубы, привел себя в порядок, постучался в дверь ее комнаты. «Может она не одна и не открывает»? – на мгновенье подумал Золотарев. Он прислушался: «Ну конечно, она в ванной и не слышит!»

Он вернулся в свою комнату, сел за обеденный столик. Задумался. Ему до навязчивости захотелось увидеть Элю. Он заходил по комнате, стало жарко. Он пошел в ванную, засунул голову под кран с холодной водой. «Что же делать? Снова пойти к Зауру? Или к Зваричу, выпить с ним?». Золотарев насухо вытер голову. Он подошел к окну, уставился в ночное московское небо, взял из пачки Winston сигарету, открыл окно, закурил. Посмотрел вправо, туда, где горел свет из окна Элиной комнаты, куда во всю длину стены уходил карниз. «А ведь ее окно открыто!» Он снова надел куртку и ботинки, вышел в коридор. Вызвал лифт, но он долго не приходил. «К черту лифт!» Золотарев побежал вниз по лестнице, выскочил во двор и, обежав здание, увидел окно своей комнаты, оно было открыто. А дальше, через два темных, не горевших жизнью окна, комнаты 1112, Элино. Оно было приоткрыто внутрь комнаты. Золотарев снова побежал в общежитие, на этот раз лифт стоял на первом этаже и пополз вверх. «Точно. Я знаю, что делать!». Он забежал к себе в комнату. «Стоп, стоп. Не надо дергаться. Соберусь с мыслями. Все аккуратно. Мне нужны другие штаны. Шерстяные». Он выглянул в окно. «Карниз довольно широкий, сантиметров двадцать. И не покатый. Плохо, что железо. Оно может скользить. Не скользкий, был бы скользкий, влаги бы не было. Но все равно, нужны шерстяные штаны. Джинсы не пойдут». Он переоделся.