Игорь Шинкаренко - Служанка любви. Роман в письмах

Отец сел рядом с моей бесстыдно раскинувшейся на кровати матерью. Теперь он был развернут ко мне лицом. Должно быть, отец страдал от жары, так как внезапно снял с себя рубашку и оказался передо мной совершенно голым.

Я буквально застонала, настоль меня возбуждало любопытство, ведь представшая передо мной картина была совершенно невероятной. Такого я не могла вообразить даже в самых смелых моих фантазиях.

Я, наконец, поняла, взглянув на моего отца, что живые мужчины могут быть сделаны иначе, чем маленькие мальчики или статуи, которые я уже видела прежде! Я прекрасно помню, как по моей спине пробежала прелестная дрожь при виде его тела… мускулистого, с маленькими капельками пота на плечах и… невероятного, толстого и длинного отростка с утолщением на конце, похожего на гриб, и этот гриб находился самый в том самом месте, где у нас был вход в пещерку. Отец продолжал оставаться недвижимым, он не брался вновь за дело, а лишь фиксировал свой взгляд на своей жене и партнёрше и, казалось, пытался совладать со своим собственным пылом и страстью, хотел их обуздать, как шаман дикого племени, пытающийся не испугать девушку, которую он собирается принести в жертву на алтаре, а она, одурманенная наркотическими запахами, разливающимися вокруг, изнемогает от желания в ожидании своего жреца.

Меня била все более сильная и глубокая дрожь, как будто со мной должно было что-то приключиться… что-то, что неистово дразнило всю мою сущность, и неизведанное… новое для меня, для моей плоти и духа.

Я уже знала по рассказам моих подруг, что эта часть мужского тела, впервые представшая моему взгляду наяву, не будет соответствовать тому, что я видела на картинах в музея и на литографиях в книгах, и превзойдёт то, что мне представлялось в моих ночных фантазиях после стыдливого лицезрения произведений скульпторов-классиков в музеях. Но как это было возможно? Я этого не могла понять, потому что мне показалось, что то что я увидела, нарушает и оскорбляет мои представления о классических пропорциях. Выждав несколько мгновений, мой отец схватил руку моей матери и страстно поднёс её к своим губам. Поначалу она позволила ему действовать с видом блаженного смирения, после чего встрепенулась, открыла глаза, томно улыбнулась, и вдруг набросилась с такой страстью на губы моего отца, что я поняла, что мне сейчас предстоит присутствовать при сцене, по сравнению с которой предыдущая покажется совершенно невинной. Они не разговаривали, а лишь обменивались необыкновенно жгучими поцелуями, внезапно разрушив ту завесу и пелену, которую цивилизация и холодный климат навязывает человечеству.

Затем моя мать опрокинулась на кучу подушек, как будто для того, чтобы вдруг надолго забыться во сне, но я заметила, что на самом деле она ищет наиболее благоприятное положение для своего тела, дабы иметь возможность беспрепятственно созерцать себя в зеркале, которое она утром заранее, до прибытия моего отца, предусмотрительно установила у подножия кровати. Отец этого не заметил, так как был всецело поглощён лицезрением прекрасного, сияющего страстью лица моей матери, обращал внимание на самую сущность моей матери… которая в это мгновение нашла положение, которое искала и со сладострастным стоном раздвинула ноги, а мой отец встал на колени перед нею и направился, как новый Моисей к Земле Обетованной, или, как новоявленный Колумб к желанной Индии, или, как новый Монгольфье к небу, которого он хотел достигнуть, или, как Данте и Вергилий, страстно стремящиеся к аду 1 1 « Данте и Вергилий в аду » (фр. Dante et Virgille en Enfer ) – картина живописца XIX века Вильяма Бугро. , к расселине между её ног, и она опьянённо проворковала:

– Люби меня как можно нежнее, мой дорогой, чтобы наше счастье никогда не прерывалось. Сегодня, завтра и всегда… всю нашу жизнь, до глубокой старости и даже, если это возможно (а я в этом не сомневаюсь), и после смерти, которая не сможет разделить эти настоль нежно и крепко соединённых сердца, как наши.

А я, бедная невежественная девушка, понимала ли я в то время, о чём говорила моя мать? Я лишь увидела, что когда она произнесла эти слова, они обнялись с юношеской нежностью и жаром. Вместо того, чтобы кричать от боли от такого жёсткого объятия, к чему я была внутренне готова, глаза моей матери блестели от радости. Она шептала самые нежные слова, которые я могла себе представить, и даже те, что я слышала впервые в моей жизни, и которые я вслед за ней повторяла, как маленький ребёнок. Её горящие от страсти глаза следовали за каждым движением и любым жестом, которые она видела в зеркале. Тысяча противоречивых чувств, которые тогда нахлынули на меня, не позволили мне признаться самой себе, что эти два сплетённых тела были прекрасны. Теперь я уже знаю, что такая красота крайне редка. Великолепие и живописность любовного переплетения тел всегда является достоянием сильных и здоровых существ, и очень немногие мужчины и женщины могут этим похвалиться в зрелом возрасте, ведь болезни, повседневные заботы, страсти, общие недостатки человеческого общества накладывают на них неизгладимый отпечаток и частично разрушают силу и красоту, дарованную в юности человеку богом и природой, и у большинства человеческих особей весна жизни очень рано близится к концу. Моя мать была немало взволнована происходящим и сладострастно улыбалась. Было видно, что страсть её возрастала и начинала захлёстывать сердце. К несчастью, я не видела лица моего отца, но по его движениям, восклицаниям, да и по дрожи, которая одновременно пронизывала эти два существа, столь идеально соединённые перед моим взором, я почувствовала, какое наслаждение испытывает мой отец. Вскоре, он перестал говорить, а моя мать, напротив, исторгала бессвязные слова, едва вразумительные, но которые мне позволяли, тем не менее, ухватить смысл того, что проходило между ними:

– Мы не расстанемся никогда, мой любимый… мой единственный! Хочу, чтобы сама смерть нас приняла держащимися вместе за руки…. Нет, никогда. Ах!… Как ты силен, как ты прекрасен!… Я тебя люблю сегодня ещё больше, чем во времена нашей первой ночи после свадьбы…. Скажи мне, воспоминание об этом времени… оно ведь доставляет тебе удовольствие! И ты… ты по прежнему меня любишь также, как в те благословлённые времена, когда ты мне признавался в своей вечной любви?… О!… Мой дорогой друг, мечта всей моей жизни, скажи мне, что я – твоя подруга, которую ты нежно любишь и что никогда, ни на один миг ты не прекращал меня любить так же сильно, как в первый день… тот, когда ты мне принёс самый прекрасный букет в моей жизни из анютиных глазок и незабудок!

Мой отец ничего не говорил. Он лишь благосклонно улыбался и ласкал лицо своей любимой супруги. Он также, я в этом не сомневаюсь, думал о прошедшем времени, об их молодости, о времени, когда, как утверждала моя мать, он ей робко предлагал букеты анютиных глазок и незабудок, и которые она с дрожью принимала. И восторженное лицо, с которым он откинул свою голову на край кровати, оставаясь неподвижным, как будто он умер и его голова была потеряна в зыби воспоминаний. Затем он повернулся, словно вернулся из мира былого в действительность, но лицо его по прежнему было отрешённым. Мама первая вышла из этого странного состояния, но у меня было время, чтобы заметить изменения, которые произошли в них обоих. Отец, который, несколькими мгновениями прежде мне казался столь сильным, столь смелым и храбрым, стал вдруг слаб, в сущности, как будто механизм без внутренней пружины, словно гонец Фидиппид, умерший после забега и сообщения о победе при Марафоне, или араб, оставленный без воды караваном в пустыне. Моя мать, напротив, вернулась в наш мир более живой, чем прежде, хотя утомление и изобразилось на её красивом лице, окрасившемся в прелестные и живые цвета, как у юной девушки. Она привстала и облокотилась на локоть, чтобы созерцать с огромной нежностью тело моего отца. Счастливы супруги, чей длинный союз не утомил ни одного из них!