Александра Нюренберг - Превратись. Первая книга

Он издал лёгкий вполне пристойный присвист в ответ на соболезнующий взгляд Богини, который она перевела из засасывающей, как кошачий зрачок, воронки воздушного колодца на пострадавшего.

Тот сделал жест двумя лапами, говоривший – такова жизнь. С первого мгновения этот растяпа внушил Северу далёкое, как гром, подозрение, но теперь этот подозрительный испытывал только лёгкое презрение и обиду за сорванные минуты свидания.

Дьявол с потешным отчаянием пожал плечами и с такой весёлой досадой сдвинул надбровья под заросшим наглухо лбом, что Богиня окончательно прониклась к нему сочувствием, как к существу, умеющему с честью выходить из неприятно-тоскливых ситуаций, которые хорошо знакомы каждому из нас.

Дьявол и тут дал понять, что не считает никого виновным, и вознамерился покинуть невольных знакомых, с которыми не сказал еще ни слова.

Но Богиня, умевшая ценить мужество во всех проявлениях и рождённая в час, когда созвездие весов сверкало в небе прямо над её страной, поспешно протянула белую свою ручку, выскользнувшую из широкого шёлкового рукава.

– Сударь! – Воскликнула она. – Секундочку…

Услышав это обращение, Дьявол осклабился с видимым удовольствием.

– Страшно неудобно… – Говорила тем временем красавица со спины неуклюжего чудовища, подвластного именно ей, а не её молчаливому спутнику, нагому по пояс, а снизу затянутому в глупые синие штаны. – Ай, как неудобно… это всё Гаруда, глупец.

И она в такт словам сгребла маленькой пятерней густые перья птицы, а другой ладошкой хлопнула рядом с накрытым ковром. Гаруда отнёсся к этой экзекуции с возмутительной невозмутимостью. Ему определённо было наплевать, если такая важная птица умеет плевать, ну, словом, чхать на свою неловкость. Север молчал, вежливо глядя на дьявола.

Почему и в чём, собственно, Север заподозревал дьявола, ему и самому было неясно. Север среди прочего в своей очень долгой и очень трудной жизни, где так редки минуты полного покоя, испытал и участь воина. В своей глубокой сущности, его призвание, «чин», как говорили на забытой родине его жены, и заключалось в неустанном несении воинской службы, вернее, наихудшего её варианта. Знакомый поэт Севера, ныне пребывающий в далёких обителях, составил характеристику, чтобы Север мог предъявлять её по требованию на погранзаставах. Там говорилось о голоде, жажде, тревожном сне и дороге, которая не кончается.

Сейчас в глубине его странной, в чём-то ущербной, но изумительно чистой и честной души, что-то насторожилось. Словно бы ветка предостерегающе закачалась, выдав присутствие врага, и врага злобного, – ну, истинного жителя тьмы.

Поделись он подозрениями с возлюбленной, она бы сказала ему, что не следует поддаваться таким предостережениям – этак легко уподобиться диким чертям, чьи грубо сработанные души одержимы идеей превентивного удара.

– Знаете, госпожа… – Заговорил, наконец, Дьявол и они услышали его голос, хрипловатый горлодёр заслуженного курильщика и ценителя старомодных анекдотов, который ещё сильнее расположил к нему даму, а подозрения в душе Севера сделал определённее. – Знаете, всё, что ни делается…

Он оборвал фразу, с тщательно скрытым раздражением посмотрел на сомкнувшийся колодец и продолжил, сощурив круглые метушливые глаза:

– Возможно, это лучшее решение… Во всяком случае, лучше того, что я принял относительно некоего пустяка.

Он кивнул ухоженной бородой, спускавшейся до живота, барабанчиком натягивающего френч.

– Ага. – Добавил он с непосредственностью, неожиданной для аккуратно выбирающего слова и интонации потомственного служащего.

Он рассмеялся, очень сдержанно и, пожалуй, приятно, и подтвердил:

– Наилучшее.

Катя заохала и ещё раз мелодично извинилась, складывая ладони и склоняя голову так, что острая золотая заколка указывала на собеседника. Дьявол посмеивался и отрицал важность происшествия, затем, желая избавить их от последних угрызений совести, перевел разговор. Указывая на далёкое зеленоватое сияние в южном направлении, он заговорил о грядущих переменах – о них многие теперь говорили.

– Говорят, там что-то происходит… самые последние наблюдения убеждают, что Юго-Западный угол может преподнести неожиданности.

– Да, я тоже читала. – Поспешно заворковала Катя, поняв всем своим щепетильным существом, что собеседнику не доставляет удовольствия вспоминать о потере.

– Стало быть, – вежливо поддержал жену и нового знакомого Север, -этой неожиданности следует ждать уже сейчас, ибо то, что наблюдают учёные мужи, происходило два асмуса назад, не менее.

Тон он взял жестковатый, что составляло неожиданный контрфорс с исключительной учтивостью речей и чистотой произношения.

Дьявол деликатно захихикал.

– Не могли бы вы сказать, господин, в чём будет состоять эта неожиданность?

Север улыбнулся, и улыбка его жене не понравилась. Он не ответил, но не потому, что пренебрёг правилами незапланированного светского раута. Его молчание заполнило паузу лучше любого ответа. Дьявол, совсем не знавший Севера, не придал значения улыбке, и сам принялся «умничать», по его собственному выражению.

– Это затронет всех. – Толковал он. – Во всяком случае, мерцалки все окажутся втянуты. А что касается металок, то в первую очередь, те из них, у которых под скорлупой гранитов и базальтов зреет в огненной мрети неотступной жизни дитя-дракон.

(Вот, честное слово, так и сказал. Север поморщился, хоть был не книжник, а корабельщик, но такая литературщина и его смутила.)

– Если у Северной Стены что-то произойдёт, как знать, не ускорится ли развитие страшного младенца? И что тогда прикажете делать мирнейшим обитателям таких планет? Знаю одну, неподалёку, кстати. Там уже давно странности множатся, а жители ничего не успевают почувствовать. Хорошая, к слову, металочка.

Дьявол покосился на Катю с необъяснимым выражением ожидания, но Богиня Юго-Запада безмятежно слушала ересь, которую нёс этот задавака.

– Ну, насчёт странностей. – Вместо неё поддержал разговор Север. – Ничего с ними не сделается. А что касается драконёнка, то он может покинуть скорлупу, не повредив поверхности планеты.

Дьявол, вместо того, чтобы осердиться на явственно ироничный тон Севера, казалось, напротив того – почувствовал уважение к мрачноватому человеку в синих штанах, сложённому, как один из богов древности, и, вероятно, таковым и являющемуся. Он хотел ответить, и подыскивал реплику, которая свела бы на нет некоторую напряжённость случайной беседы и в то же время позволила бы закопчённому атлету выказать остроту своего ума, несомненно, неординарного, несмотря на чрезмерную брутальность суждений.