Елена Петина - Полёвка

В школе тоже до меня никому не было дела, казалось, никто из учителей не видит изменений, которые произошли во мне. С четверок и пятерок я скатилась до троек, тройка была и по физкультуре, мышцы ног и рук ныли от каждодневных двухчасовых прогулок промозглыми вечерами и лазаний по колючим кустам. Мне не хватало сил и от того что я недоедала, организм рос, а питать его было не чем. У меня уже не было времени на домашнее задание, каждое утро моей главной задачей было «переместить» свое тело до школы и обратно, собрать бутылки и опять лечь наконец-то спать. Сон стал моим спасением, падая в объятия морфея, я забывала про свой вечно ноющий желудок, забывала и про парк, который казалось своей темнотой, каждый раз хотел поглотить меня, и отдать на растерзание тому ужасному, что жило в черном пруду.

На вторую неделю меня стало «выворачивать» от лапши, тошнить от одного только химического запаха добавок, я ненавидела ее, давилась ею. Я ненавидела и бутылки и этот вонючий пункт приема стеклотары, ненавидела и отца за то, что был безразличен ко мне, я стала ненавидеть и мать за то, что бросила, ушла так просто. Не простившись, не посмотрев мне в глаза, ничего не объяснив, ушла, оставив лишь жалкий клочок бумаги. Мне хотелось сладкого до такой степени, что за самую пресловутую конфету готова была отдать свою никчемную жизнь, только кому она была нужна, моя жизнь. Однажды, как обычно собирая бутылки в парке, на лавочке обнаружила банку из-под газировки, с какой же жадностью я допила остатки из нее, в тот момент мне было все равно, чьи губы до меня касались горлышка. Затем я начала рыться в урнах, не только с целью найти бутылку из-под пива или шампанского, но и чтобы отыскать что-то съестное. Иногда мне крупно везло: попадался пакет с недоеденными чипсами или сухариками, тогда я высыпала в рот все до последней крошки, как-то раз на лавочке, я обнаружила оставленным кем-то надкусанный хот-дог, и проглотили его с волчьей жадностью.

Мой промысел огорчал меня не только недостаточным количеством бутылок, но и подростками, которые обитали в этом парке, часто приходилось прятаться от них в тени деревьев, обходить их группы длиннющими крюками. Они собирались большими компаниями, курили, пили пиво, громко смеялись и матерились. Я их очень боялась. Но нужно было остерегаться не только их, но взрослых на вид кажущихся приличными, добродушными людьми. Именно таким казался работник стеклопункта, в который я каждый день без исключения приносила очередную партию бутылок. Он, всегда молча, брал их у меня, и также молча, ничего не говоря, отсчитывал мелочь и ссыпал ее мне в ладонь. На вид ему было около сорока пяти лет. Одет был чересчур уж опрятно для такой работы. Из расстегнутой куртки постоянно выглядывал выглаженный воротничок рубашки. Поверх рукавов куртки у него всегда были надеты нарукавники, а перчатки аккуратно заправлены под манжеты. Был он невысокого роста, болезненно-тощий, с крупными залысинами по обеим сторонам головы и жидкими усиками над верхней губой. Но в один из дней, видя мое уставшее, изможденное лицо, предложил угостить меня пирогом из свежих яблок. Мол, его домочадцы недоели, и теперь он начинает подсыхать, жаль добро выбрасывать, услышав это предложения, мои глаза оживились, я тот час согласилась забрать невиданную роскошь. Я была согласна даже на черствый и плесневелый пирог с яблоками, даже не важно, что он был с яблоками. Нужно было лишь дождаться окончания работы пункта и дойти с ним до его дома. Я оживилась еще больше и немного повеселела, ведь в кармане у меня лежали 24 рублей, от сданных бутылок и сейчас мне еще дадут пирог. По пути у нас завязался разговор, он расспрашивал меня о моей жизни, о том, как так получилось, что мама меня бросила, и нет ли у меня кого-нибудь, кто может мне помочь. За этим разговором мы быстро дошли до панельного дома, зашли в подъезд, поднялись на этаж, он пригласил меня пройти в квартиру, я сказала, что подожду здесь на площадке, мне было неудобно перед его домочадцами. Но он настоял на том, что будет лучше, если я подожду внутри, ведь нужно время чтобы завернуть пирог во что-нибудь, да и передавать что-либо через порог – плохая примета. Отказать этому доброму человеку было неудобно. Зайдя в квартиру, мы оказались в темном коридоре, он включил свет и закрыл дверь на щеколду, тускло замерцала лампочка на потолке, к моему удивлению дома никого не оказалось, кроме нас двоих. Где же вся его семья? Подумала я и почуяла неладное. Обстановка была не лучше, чем в моем доме. На потолке не было люстры. Комната, которая была видна из прихожей, казалась пустой: голые стены, диван без покрывала, табуретка и стол посередине комнаты, не заполненный ничем сервант, никаких картин и безделушек. Маленький телевизор стоял в углу, прям на полу. За место штор окна были обклеены газетами. Он снял свои тяжелые ботинки и куртку, я заметила, что он нервничает, руки его тряслись когда, медленно согнувшись, будто что-то обдумывает, ставил свою обувь на полку. Выпрямившись, он встал напротив меня, очень рядом, и стал смотреть в упор на меня. Я была как под гипнозом, в ступоре от ожидаемого ужаса, на что я только повелась… на пирог. Какие могут быть яблоки в ноябре? Мама, где же ты? Где? За что ты так поступила? Зачем? Разве я была плохой дочерью? Разве требовала от тебя слишком многое? Мама?! Как ты мне сейчас нужна!

Он действовал на меня как удав на кролика, я слушалась его и покорно ему поддавалась, сняв с меня куртку, повел меня в комнату, посадил за стол, а сам сел напротив, положил руки ладонями вниз на поверхность стола, не переставая смотреть на меня. Страх сковал меня целиком: от головы до ног. После нескольких длительных секунд он настойчиво произнес:

– Положи руку на мою.

Я подчинилась. Его лицо стало неестественно красным, на лбу выступили мелкие капли пота. Он сжал зубы до такой степени, что стали видны жилы на его лице. Вдруг одним рывком он схватил мою руку и стал ее со всей силой сдавливать и тянуть меня через весь стол к себе. Я закричала от жуткой боли в кисти, казалось, что он размозжит мне кости в руке, кожа на ней туго натянулось и вот-вот порвется как тонкий пергамент. Я начала выворачивать свою руку, но он держал ее все той же мертвой хваткой, недолго думая, я укусила его за большой палец, от неожиданности он отскочил и бешенными от испуга глазами уставился на медленно растекавшуюся кровь на своей руке. Освободившись от его хватки, я бросилась к двери, пальцы казалось, целую вечность, теребили засов, пока, наконец, дверь не отворилась, не понимая до конца, что мне удалось спастись, я сбежала по лестничным ступенькам вниз, чудом не подвернув ноги, которые по-прежнему не слушались меня. Вот, наконец, я на улице, помчалась во весь опор, бежала пока не начала задыхаться. Сердце бешено колотилось, в груди все сдавило, ноги онемели, слезы застилали глаза, глубокими вдохами я ловила прозрачный уличный воздух словно рыба, которую вытащили на поверхность. Прохожие оборачивались и недоуменно смотрели мне в след. Из груди вырвался первый всхлип, когда я вспомнила, что куртка осталась у него, а в ней и заработанные сегодня деньги. Одно было понятно, завтрашний день я проведу без еды. Жутко замерзнув, вся в слезах, ненавидя весь этот мир, я дошла до дома. В горьком отчаянии и не отпускавшем меня испуге, я обессилено уснула, не раздеваясь. На следующий день возникла еще одна проблема: куда сегодня и в последующие дни понесу очередную партию бутылок, ведь он придет на работу, как ни в чем не бывало. Ведь эти деньги были для меня единственным заработком, моей последней надеждой. Неужели мне придется попрошайничать, в безнадежности думала я. С курткой было проще расстаться, чем с деньгами, у меня была еще одна – более легкая, ее я носила весной и осенью до наступления морозов, похожу в ней и зимой, ничего страшного.