Николас Эванс - Заклинатель

– Может, от пунша?

– Не знаю.

– Сколько стаканов ты выпила?

– Не помню! Да и какая разница!

Дома Грейс сразу же отправилась спать, а когда Энни пришла поцеловать ее на ночь, она лишь что-то пробурчала, демонстративно отвернувшись. И тогда Энни пришлось опять, после долгого перерыва, принять снотворное.

Энни потянулась за часами, с трудом соображая, какая стрелка что показывает. Было почти восемь. Она вспомнила, что Фрэнк, когда они уезжали, спросил, не собираются ли они наутро в церковь, и Энни ответила: да, они поедут. Это действительно было бы хорошим заключительным аккордом. С трудом выбравшись из постели, она потащилась в ванную. Дверь Грейс была приоткрыта. Энни решила принять ванну, а потом уж разбудить ее и принести ей сока.

Энни лежала в горячей воде, пытаясь освободиться от дурмана, но чем яснее становилась ее голова, тем сильнее ощущалась ноющая боль в груди. Эта боль уже никогда не оставит тебя, мысленно произнесла Энни, придется уже привыкать.

Одевшись, она пошла на кухню за соком для Грейс. Она бросила взгляд на часы: половина девятого. Голова ее окончательно прояснилась, и теперь Энни пыталась отвлечься раздумьями о всяких спешных делах, завтра ведь они уезжают. Нужно уложить вещи, убрать дом, проверить шины и количество бензина в баке, закупить провизию на дорогу, попрощаться с Букерами…

Поднявшись по лестнице, Энни увидела, что дверь комнаты Грейс все так же приоткрыта. Тихонько постучав, она вошла. Шторы были задернуты, и Энни, подойдя к окну, слегка их раздвинула. Утро было великолепное.

Она обернулась и увидела… что кровать пуста.

То, что Пилигрим тоже исчез, первым обнаружил Джо. К этому моменту они уже успели облазить все окрестности, даже самые укромные уголки, но не нашли никаких следов. Разделившись на две группы, прочесали обе стороны реки – тоже безрезультатно. Близнецы все время выкрикивали имя Грейс, но в ответ им раздавался только птичий гомон. А потом от загонов примчался Джо, крича, что Пилигрима нет на месте. Все бросились в конюшню, и оказалось, что узда и седло тоже отсутствуют.

– Ничего страшного, все будет хорошо, – сказала Дайана. – Она просто захотела покататься.

Однако Том видел в глазах Энни страх. Он тоже чувствовал – здесь что-то не так.

– Она раньше выкидывала что-нибудь подобное? – спросил он.

– Никогда.

– Как она вела себя перед сном?

– Никак. Сказала, что ее немного тошнит. По-моему, ее что-то расстроило.

Энни выглядела такой хрупкой, такой испуганной – Тому хотелось обнять ее и успокоить, сейчас это выглядело бы вполне естественно, но Дайана так и ела его глазами, и он не решился, и вместо него Фрэнк ободряющим жестом обнял Энни за плечи.

– Дайана права, – сказал Фрэнк. – Все будет хорошо.

Но Энни вопросительно смотрела на Тома.

– А как Пилигрим? Она ведь только раз прокатилась на нем. Не подведет ли?

– Он не подведет, – ответил Том, и он совсем не лукавил. Но вот как поведет себя Грейс… В Пилигриме Том был уверен, а в девочке – не очень. Кто знает, в каком она состоянии? – Мы поедем с Фрэнком на поиски.

Джо тоже стал проситься, но Том категорически отказал и велел ему и близнецам запрячь Римрока и коня Фрэнка, пока они будут одеваться.

Том вышел из дома первым. Энни выскочила из кухни, оставив Дайану, и нагнала его. Они вместе дошли до конюшни – это была первая за утро возможность поговорить с глазу на глаз.

– Мне кажется, Грейс все знает, – тихо сказала Энни, глядя прямо перед собой. Она изо всех сил старалась держать себя в руках. Том мрачно кивнул.

– Я тоже так думаю.

– Я, я во всем виновата.

– Не надо, Энни. Ты ни в чем не виновата.

Тут их догнал Фрэнк, и им пришлось замолчать – так в молчании они и дошли до конюшни, где их поджидал с лошадьми Джо.

– Вот его следы! – крикнул Джо, указывая на свежие отпечатки на земле. У Пилигрима были особые подковы – они сильно отличались от подков других коней на ранчо. Сомнений быть не могло.

Когда они подъезжали к переправе, Том оглянулся, но Энни уже не было. Наверное, Дайана увела ее в дом. На улице остались только мальчишки. Том помахал им.

Эта мысль пришла Грейс в голову, когда она нащупала в кармане спички. Она захватила этот коробок в аэропорт, чтобы потренироваться с отцом в ожидании самолета и довести фокус со спичками до совершенства.

Она не знала, сколько часов они с Пилигримом провели в пути. Солнце уже высоко – значит, времени прошло много. Она гнала коня как сумасшедшая, выкладываясь до конца и заражая своим исступленным безумием Пилигрима. Коню передалось ее состояние – он бежал что есть силы, бежал все утро – весь взмыленный, с пеной у пасти. Прикажи Грейс ему лететь – он бы взлетел.

Сначала у нее не было определенного плана, ее несла вперед слепая, разрушительная сила без цели и направления, эта сила с легкостью могла обернуться против самой Грейс. Когда на рассвете она седлала Пилигрима, стараясь производить как можно меньше шума, она знала только то, что должна наказать их обоих. Они еще пожалеют! Только на высокогорных лугах, почувствовав на лице обжигающе холодный воздух, Грейс расплакалась. Слезы лились по ее щекам, и она, припав к шее Пилигрима, громко разрыдалась.

Сейчас, когда конь пил из озерка на плоскогорье, ярость девочки несколько видоизменилась – нет, она не уменьшилась, а как бы очистилась от прочих эмоций. Перед взором Грейс, гладившей взмокшую шею Пилигрима, стояли две фигурки, которые поодиночке выскальзывали из ночного мрака – словно вороватые псы из лавки мясника. Они, конечно, надеялись, что их никто не заметит. А потом ее мать, с раскрасневшимся лицом и размазанной в порыве похоти косметикой, преспокойно спрашивала у нее медовым голосом, как она себя чувствует и почему ее тошнит.

А Том! Как он мог так поступить? Ее Том. Такой вроде бы добрый и любящий… а на самом деле… На самом деле забота о ней – всего лишь прикрытие, чтобы легче встречаться с ее матерью. Господи, всего неделю назад он как ни в чем не бывало болтал и смеялся с отцом! Ее тошнит от этого. Все взрослые такие – от них тошнит. И все вокруг знают, все. Так сказала Дайана. Как сучка в течке – вот как сказала она. Как все гнусно, как гнусно!

Грейс посмотрела вперед – туда, где на лике гор темнел, как шрам, извилистый перевал. Там, высоко в горах, стоит хижина; когда-то, когда перегоняли скот, всем им там было хорошо и весело, а потом эти двое вернулись и занимались там своим грязным делом. Они опорочили, изгадили это место. А ее мать лгала, постоянно лгала. Делала вид, что ей нужно побыть одной, «собраться с мыслями». О Боже!

Ну что ж, она покажет им! У нее с собой спички, и она устроит им представление. Хижина вспыхнет мгновенно, как бумага. Позже они найдут ее обуглившиеся черные кости и пожалеют, что сотворили такое. Еще как пожалеют!