Рози Томас - Дверь в никуда

Но сейчас Энни была рада, что брат приехал, и она с ним увидалась. Ей казалось, что часть ее волнений и тревог теперь переляжет на его плечи, семья все-таки всегда объединяет.

Когда машина остановилась у светофора, Фил положил руку на плечо сестры.

– Извини, что не приезжал. У тебя все в порядке, Энни? Я бы не сказал, что ты сама выглядишь абсолютно здоровой.

– Спасибо, у меня все в порядке.

Автомобиль снова тронулся с места.

– А как бы ты смог приехать? Да и чем бы тут помог?

– Тебе в этом году крепко досталось? – Энни, не отрываясь, смотрела на дорогу.

– Да, по-всякому бывало… То лучше, то хуже. – Больше говорить было не о чем, хотя он и смотрел вопросительно и сочувствием. Но что она могла сказать этому упитанному краснолицему мужчине, так внезапно появившемуся из неизвестного ей мира, пусть даже он и ее родной брат.

Они подъехали к хоспису и поднялись прямо в комнату Тибби. Джим, сидевший у ее кровати, встал и обнял сына. Тибби открыла глаза.

– Привет, мама, – сказал Филипп, – вот, дали отпуск. Так, что я приехал.

Тибби все так же лежала, не двигаясь, глядя на них. Потом она слабо улыбнулась и подняла свою морщинистую руку.

– Здравствуй, дорогой. Подойди, сядь рядом. – Энни смотрела, как Филипп сел и взял Тибби за руку. Она увидела внимательные понимающие глаза матери. Конечно, мать знала, что умирает. Но то, как она принимала свою болезнь, восхищало Энни.

– Я заеду попозже, – сказала она шепотом и ушла, оставив мать с мужем и сыном.

Вечер еще только начинался, когда Энни приехала назад в хоспис. Дома, магазины, парки, были залиты лучами заходящего солнца. Она поставила машину на стоянку, и поднялась по ступеням мимо матового бархата голубых и белых петуний.

В комнате Тибби был полумрак от задернутых штор, Энни даже показалось, что мать спит, но когда дверной замок щелкнул, та повернула голову и взглянула на дочь.

– Я тебя разбудила? – тихо спросила Энни.

Тибби отрицательно покачала головой.

– Нет, я просто думала, вспоминала разное. Я сейчас очень много вспоминаю. Все, все… даже то, что, казалось, забыла давным-давно. – Энни улыбнулась ей. Она знала, как это бывает, когда воспоминания становятся фрагментами одной драгоценной мозаики.

– Приоткрыть шторы? – спросила она. – На улице так хорошо!

Тибби опять покачала головой.

– Не надо, так тоже хорошо.

Энни поняла, что матери больше не хочется видеть яркий свет. Ее мир сократился до кровати и окружающих лиц. Энни кивнула, на глазах у нее выступили слезы, и некоторое время они просто сидели в тишине, пустынной грустной комнаты.

Потом Тибби произнесла:

– Спасибо тебе за то, что ты вызвала Филиппа домой.

Мать широко открыла глаза, пристально глядя на дочь, словно говоря: «Я понимаю, что это значит!». Потом она улыбнулась, и Энни опять показалось, будто Тибби сказала: «Все правильно»…

Эта смесь боли, облегчения и любви, наполнившая Энни, казалась слишком тяжелой для нее. Они сидели молча, и дочь держала руку матери между своих ладоней. Энни думала, что мать продолжает распутывать нить своих воспоминаний, как делали это они со Стивом, пытаясь связать воедино пестрые картины прошлого. Но Тибби внезапно сказала ясным чистым голосом:

– У вас с Мартином проблемы? Поэтому ты такая грустная?

В голове Энни вихрем пронеслись слова отрицания, успокоения, признания, она уже было открыла рот, чтобы сказать: «Ну, конечно, нет! Мы счастливы». Но, подняв голову, натолкнулась на внимательный взгляд материнских глаз. «Ты сама хотела сказать ей правду», – подумала Энни.

– Когда?

– После взрыва. Мы оказались с ним в развалинах вместе.

Тибби кивнула.

– Я так и думала… – Интуиция матери снова заставила Энни почувствовать себя совсем юной девушкой, почти ребенком. «Не уходи, Тибби! Это будет для меня слишком большой утратой!»

– Ну и что ты собираешься делать? – Энни безнадежно посмотрела на мать.

– Ничего. Что тут можно сделать?

Внезапно она увидела, как блестят в сумраке комнаты материнские глаза. Тибби слегка скривила губы. Это был жест нетерпения и разочарования, единственное экономное движение, на которое у матери хватило сил.

Энни знала, что ответила не правильно. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Тибби вновь заговорила.

– Я в свое время тоже ничего не делала, – сказала она. – Не повторяй моих ошибок… Не повторяй…

Последние слова уже больше напоминали легкий выдох. Признание причинило ей боль и мать закрыла глаза обессилев. Энни потрясло это открытие, она сразу все поняла. Значит, и ее родители когда-то так же, как они с Мартином, потеряли друг друга! Возможно, дело тогда было в другом мужчине или в чем-то еще, но что бы там у них не случилось, родители остались вместе. Может быть ради нее и Филиппа. Тибби ушла в домашние заботы, занялась садом, а Джим взял на себя другую часть повседневных материальных забот. Энни почувствовала всю печаль такого существования, бесконечную и безмолвную, как пыль, покрывавшая теперь материнскую мебель.

«Не повторяй моих ошибок».

Но не бывает одинаковых ошибок. Они все разные, и это выясняется только потом, когда уже известные их последствия.

Энни поднесла к губам материнскую ладонь, чувствуя легкие кости под высохшей старческой кожей. Что-то в словах матери было верным, было в них и понимание, и сострадание, и поддержка.

– Ты нас понимаешь, – прошептала она, – я люблю тебя, мама!

Тибби улыбнулась, не открывая глаз. Ее голова утонула в подушках.

– Я знаю… – сказала она дочери.

Энни оставалась у нее, пока не убедилась, что мать уснула. Тогда она осторожно положила материнскую руку на покрывало и вышла на свет вечернего солнца. После полумрака комнаты его яркость ослепила женщину, и она некоторое время постояла на ступеньках, ожидая, пока привыкнут глаза, потом села в машину и поехала назад к Мартину и детям, ожидающим ее в уютном доме, казавшимся таким надежным укрытием от всех жизненных передряг.

А Тибби умерла этой же ночью незаметно, во сне.

Завещания она не оставила, кроме того, которое они с мужем оставили много лет назад в пользу своих детей. Не оставила она и никаких указаний о своих похоронах. Энни была уверена, что мать хотела бы быть похороненной на кладбище, но ничего не сказала, когда брат с отцом решились на кремацию.

– Это разумно, – энергично доказывал Филипп, и Энни мрачно отвернулась, отказываясь понимать, как что-либо, связанное со смертью матери, может называться разумным.

Были сделаны все необходимые приготовления, и Тибби была кремирована посте коротенькой торопливой службы, проведенной в уродливой современной часовенке. Занавеси, которые раздвинулись, пропуская скользящий гроб, напомнили Энни такие же бархатные шторы в театре. Ей хотелось биться в истерике и рыдать, но она, окаменев, стояла рядом с Мартином и орган играл траурную музыку над их головами.