Сьюзен Келли - Насколько мы близки

– Ты права, – согласилась я с Рут.

На следующее лето Бедная Полли в лагерь не приехала. Она стала жертвой «Киавасси». Не наводнения, не преступления, даже не бедности. Жертвой людей. В какой-то степени все мы такие жертвы.

– Да, ты права, – повторила я.

Рут оглянулась на детей и прижала палец к губам:

– Ш-ш-ш. Наши шеегрызы, жуколовы, шторолазы притихли. – Она утащила меня обратно в кухню, ткнула пальцем в стул и дернула на себя дверцу холодильника. – Садись! На закуску даже ореховой пасты нет, зато вино имеется. Присоединишься?

Я лишь вскользь подумала о Скотти, который вот-вот должен был вернуться с работы, – и, кивнув, смахнула кукурузную палочку со стула.

– Вот, пожалуйста. – Рут широким жестом обвела кавардак на кухне. – Вся моя жизнь у тебя перед глазами. Пресловутая открытая книга. Двое детей, один супруг. Рут-и-Рид. Звучит? Стараемся терпеть друг друга и ремонтную разруху. – Теперь ты! – приказала она. – Говори! А я пока сварганю что-нибудь на ужин из остатков обеда. Расскажи о себе все.

Я и рассказала. Пять лет разницы и двадцать лет с нашей последней встречи растаяли, поглощенные замужеством, детьми, сходством жизненных событий. Я пила вино, говорила и смотрела, как талантливая, прелестная, домашняя Рут Кэмпбелл терла сыр, разбивала яйца и обжаривала вареную картошку. Так они нас в конце концов и нашли – Бетти и Слоун, Джей и Грейсон, Рид и Скотти. Мы о них забыли, о наших детях и мужьях, о слагаемых наших жизней.

Тем хмурым вечером я в первый и последний раз постучала в дверь дома Рут. Стук – это для чужаков и торговцев. И для детей, когда дверь в родительскую спальню заперта.

А Рут ко мне и вовсе ни разу не постучала.

Без приветствия и каких-либо предисловий она на следующее утро зашла ко мне на кухню, выдернула рисунок Бетти из-под магнита на холодильнике, заменила его листком из блокнота и провозгласила:

– Наиважнейшая информация!

Поставив чашку, я вслух прочла печатную строчку вверху листа:

– «Абсолютно не готовы к долгому убожеству жизни».

– Это тоже наиважнейшая информация, – сухо прокомментировала Рут, – но я имела в виду список ниже. Необходимые адреса и телефоны. Парикмахерская, врачи, химчистка, порядочный автослесарь, портниха, водопроводчик, заказ пиццы и китайских блюд на дом и – по блату – засекреченный телефонный номер женщины, которая печет лучшие карамельные пирожные в штате. Если будешь хорошей девочкой, добавлю и номера нянек для детей. – Она поморщилась и вздохнула: – Когда сама найду.

Нянек нашла я, не совсем законным путем. Я курсировала вблизи школ, автобусных остановок и прочих мест, где толпятся школьники и домохозяйки, и на месте проводила интервью с каждой, показавшейся честной, смышленой или проявившей больше чем секундный интерес к Джею и Бетти – пленникам детских кресел в машине. В следующий четверг я позвонила Рут:

– Тащи детей ко мне. Пойдем на двухчасовой сеанс в кино.

– Конечно, Прил, как скажешь. Вот только сначала соберу урожай золотых монет с деревьев и слетаю на Барбадос. Короче, когда рак на горе свистнет.

– Я нашла дневную няньку.

– Врешь.

– Не вру.

Трубка умолкла. А потом:

– Кино посреди дня? Что за декадентство. У меня сегодня тысяча дел.

– Ну еще бы. И завтра, и послезавтра. Знаешь что, Рут? Ты себе ничего не позволяешь. Давай-ка рискни и позволь себе два часа безделья.

Я не увидела, я почувствовала, как лицо Рут расплывается в улыбке.

– Уже идем.

С тех пор фраза «могу себе позволить» стала для нас чем-то вроде мантры в самых разных ситуациях. «Могу себе позволить малину зимой, по бешеным ценам». «Могу себе позволить отложить готовку ужина, пока не дочитаю книгу». «Могу себе позволить сменить постельное белье на день позже графика». «Могу себе позволить вечером напиться». Ирония судьбы: в конце концов Рут позволила себе и тот, решающий шаг.

На заре нашей дружбы много времени занимал обмен информацией. Не только «наиважнейшей» – адресами и телефонными номерами, без которых наладить жизнь в пригороде невозможно, но в основном личной – кто мы есть, что мы думаем и как пришли к тому, кто мы есть и что думаем. Я никогда не чувствовала себя должником Рут за миллиарды мелких услуг и соседских знаков внимания. Такой уж она была. Но при желании я могла бы пройтись по дому и показать картину, которую она помогла мне повесить, мебель, которую мы вдвоем тягали из комнаты в комнату.

– Перекур, – стонала она. – По-моему, я заработала грыжу.

– Это вряд ли, – скептически отзывалась я. – Только если ты ненароком превратилась в мужика.

Наша дружба была удачей, или предначертанием, или судьбой. Мы пропустили неловкий период – смущение, опаска, скрытность, попытки уловить подтекст слов, сомнения, осторожные проверки, приглашения на кофе, – свойственный нечаянным знакомствам. Связь между нами быстро, радостно и без усилий, минуя обмен любезностями, переросла в теснейшую дружбу.

– Встреча завтра в пять утра на улице, – сказала Рут как-то вечером, через три недели после того, как я спасла ее от потопа и пожара.

– Рут, я тебя обожаю, но не перегибай палку. Мы еще очень далеки от стадии «ради тебя я на все пойду».

– Доверься мне.

– Вот так они все и говорят – любовники, когда готовятся наставить тебе рога, дантисты, когда крошат тебе зубы, и прочие подозрительные личности.

– Такова уж стоимость тишины, цена спокойствия. Доверься мне.

Я и доверилась. Рут подняла меня ни свет ни заря ради записи в ясли – ежегодного зверского испытания для новичков, требующего сообразительности, коварства и готовности стоять в ледяной предрассветной темени, в числе пяти десятков соискательниц, на улице перед низким, уродливым зданием приходского правления. Будто стадо стреноженных вьючных лошадей, мы притопывали ногами и косились друг на друга, сверкая белками глаз в свете оставленных включенными фар наших авто. Желанные места в яслях превратили нас из коллег по материнскому труду в конкурентов: мать против матери. Далеко не в последний раз в жизни я позавидовала детям, которые попросту вышвыривают нахала, посмевшего влезть без очереди, пинком под зад.

– По-дружески я должна была бы посоветовать тебе присоединиться к местной церкви, – пробормотала Рут. – Активные члены общины вне конкуренции. Но ты, кажется, не из лицемеров.

– Благодарю за комплимент, я оценила. А ты сама член общины?

– Зависит от того, что под этим словом понимать. Наши имена где-то записаны, но я там почти не появляюсь. Достало. И службы достали, и само патриархальное устройство церкви.

Это замечание оказалось намеком на то, что произошло в будущем, оно многое объясняло, но я не продолжила тему, внезапно пораженная догадкой: