Ли Стаффорд - Сердце на двоих

Улыбнувшись собравшейся вокруг него группе, которая покончила с завтраком, Гиль заявил:

— Сегодняшний поход — не более чем приятная прогулка, могу вас в этом уверить! — послышалось несколько недоверчивых смешков. — Да, да, действительно. Нам предстоит перевалить через один из близлежащих холмов, затем опуститься в долину реки Карее, пройти по этой долине небольшой отрезок пути и наконец подняться к деревне, дойти до которой можно только пешком. Он разложил на столе карту, указал на отмеченную на ней вершину и отмерил расстояние до нее:

— Гора, которую вы видите на карте, называется Наранхо де Булнес. Вскоре вы увидите ее с близкого расстояния. Итак, все готовы?

Все были не только готовы, но и довольны, за исключением Корделии, которая плелась в хвосте шествия, двигавшегося вслед за Гилем по дороге, уводившей их от деревни вверх, к труднодоступным горам. Вскоре Ла Вега уже выглядела, как маленький игрушечный городок, а затем и вовсе исчезла из виду на отрогом холме. Они карабкались все выше туда, где царили пронзительно голубое небо и тишина, нарушаемая лишь пеньем птиц и шорохами насекомых в траве. И со всех сторон вставали перед ее взглядом горные пики, полные загадочной, зачарованной красоты.

Казалось, что они — единственные обитатели мира, что никто до них не бывал в этих диких местах. Но вдруг перед ними появилась целая группа людей: молодой человек с собакой, совсем маленький ребенок, две одетые в черное пожилые женщины и… поросенок!

— Видите, — засмеялся Гиль, когда они миновали встречных. — Говорил же я вам, что это всего лишь прогулка. Местные жители привыкли бродить по этим горам задолго до того, как здесь проложили дороги.

Вдоль ведущего наверх пути то здесь, то там попадались массивные каменные дома, частично скрытые от глаз зарослями. Почти все они выглядели заброшенными, но ведь еще недавно кто-то обитал в них. До чего же убогой, изолированной от остального мира была эта жизнь. Корделия даже поежилась, думая об этом, и тут заметила, что Гиль идет рядом с нею, наблюдая, как подрагивают ее плечи.

— Вам действительно не нравятся горы? — спросил он с недоумением, как будто речь шла о ничем не объяснимой ереси.

— Мне кажется, в них есть что-то пугающее и давящее, — откровенно призналась она. — Один известный писатель, не помню в точности, кто именно, сказал, что горы созданы для того, чтобы смотреть на них снизу вверх, а не наоборот, и я полностью согласна с его словами.

— Тогда зачем вы сегодня пошли вместе с нами? — без обиняков спросил он.

— Я хотела поговорить с вами, а единственной возможностью был этот горный поход.

Он усмехнулся:

— Очень похвально! Я восхищен вашей самоотверженностью, только вынужден сообщить вам, что вы зря теряете свое время.

— Но почему. Гиль? — воскликнула она. — Что мешает вам узнать последнюю волю вашего отца? Поговорить с Брюсом!? Ничего, кроме упрямства. Ведь не можете вы просто не обратить внимания на доставшееся вам наследство — А почему бы и нет? — темные глаза Гиля смотрели на нее с вызовом. — Мой отец весьма успешно не обращал на меня внимания более двадцати пяти лет. — Он замолчал, прикидывая, стоит ли ему и дальше распространяться на эту тему, и все же продолжил:

— Вообще-то все это вас совершенно не касается, но раз уж вы влезли в это дело, я расскажу вам. Мой так называемый отец встретил мою мать в этих краях, когда был студентом. Он приехал сюда, чтобы полазать по горам. Поскольку она была благовоспитанной, тихой испанской девушкой из хорошей семьи, единственным способом обладать ею был брак, вот он и взял ее в жены. — Он взял ее молодость, сделал ей ребенка, а затем, когда она перестала быть ему нужной, выбросил ее вон из своей жизни.

В голосе его читалась неподдельная боль, и Корделия уже не сомневалась в силе его горечи.

— А были они… разведены? — спросила она мягко, одновременно пугаясь своего вопроса, способного спровоцировать взрыв. Однако тон его ответа был неожиданно спокойным — Нет. Она ни в чем не была виновата, а развод без уважительной причины был в те годы непростым делом. Напомню вам, что она была ревностной католичкой. Но он разбил ее сердце. А она не отличалась стойкостью и умерла, когда я был еще ребенком.

Искренне расстроганная Корделия сказала. — Мне правда очень жаль. Это печальная история, и я понимаю ваши чувства. Но ведь все, что вы рассказали не вина теперешней леди Морнингтон и ее детей.

— Полностью с вами согласен. Они здесь совершенно ни при чем, так что я буду только рад, что наследство достанется им.

— Но ведь младший сын, Ранульф, не может вступить в права наследства. Это можете сделать только вы, — настаивала Корделия. — И поймите, Гиль, помимо всего прочего, вы ведь станете по-настоящему богатым человеком.

Он сдержанно засмеялся.

— Неужели можно подумать, что это меня интересует? Стал бы я жить так, как живу, если бы гнался за богатством? Чем вот вы, Корделия, зарабатываете себе на жизнь?

Она помедлила с ответом, не понимая, к чему он клонит.

— У меня магазин художественных принадлежностей. Он достался мне от отца, который тоже умер совсем недавно. Я очень любила его, и мне его сильно не хватает.

Он пожал плечами, как бы утверждая, что в его и ее реакции на смерть родителей не может быть ничего общего.

— Я сочувствую вашему несчастью, но согласитесь, вам повезло, что в молодости вы пользовались поддержкой любящего вас отца — сказал он. — Что до этого вашего магазина, то, мне кажется, эта работа вряд ли полностью удовлетворяет ваши жизненные притязания.

Каким образом он пришел к такому выводу, так мало о ней зная? Мысль эта смутила и огорчила Корделию, по пристальный взгляд Гиля так глубоко проникал в ее душу, что ей показалось бессмысленным что-либо скрывать.

, - Не полностью, — призналась она, — хотя мне доставляет удовольствие общаться с людьми.

— Но ваше сердце тянется к чему-то иному К чему же?

Он сделала глубокий, почти болезненный вздох. Об этом ей трудно было говорить. Эта тема доставит ей боль, и она чувствовала это. Но он полностью открылся ей, и она не могла отказать ему в откровенности.

— Я… я всегда мечтала о живописи… но по различным причинам все время откладывала это на потом… и теперь я, видимо, уже не способна.

Он улыбнулся и убедительно, с нажимам произнес:

— Вам не следует ставить на этом крест. — Глаза его тем временем украдкой изучали хрупкую прелесть ее лица, ее изящную, элегантную фигуру. — Вчера вечером я почувствовал, что в вас есть что-то необычное, — продолжал он. Весь ваш облик с этими распущенными ярко золотистыми волосами напоминал произведение искусства. А таких небесно голубых глаз, как у вас, мне никогда еще не приходилось видеть.