Элейн Гудж - Нет худа без добра

Она заметила, что мать внимательно смотрит на нее, словно читает ее мысли. Ханна знала, что означает этот особенный блеск в маминых глазах, и почувствовала, как у нее внутри все сжалось.

– Как все прошло сегодня?

Мамин голос прозвучал спокойно, с едва заметной ноткой заинтересованности, но Ханне удалось заметить, как при этом напряглась ее шея.

Комната выглядела мизансценой, в центр которой, чтобы произвести впечатление, поместили маму. Позади нее стоял высокий застекленный книжный шкаф, набитый книгами Диккенса, Теккерея и Марка Твена в кожаных переплетах, в которые уже давно никто не заглядывал. Коллекция старомодных табакерок на маленьком столике с волнистыми краями, стоявшем позади матери, не оставляла места для книги, если бы вам вдруг захотелось почитать.

– Я же сказала тебе. – Ханна опустилась на колени перед стереосистемой в шкафу-стойке из тикового дерева и начала искать компакт-диск. – Мы поужинали. Бен отвез меня домой. Вот и все.

Она подумала, стоит ли говорить матери о том, что ее рвало. Мама отнеслась бы к этому с сочувствием… которого хватило бы секунд на пять. После этого она захотела бы узнать, почему ее рвало и почему, ради всего святого, ее отец не сказал Грейс заранее, что у нее аллергия на орехи.

"Почему ты не спросишь меня, что я думаю о папе и Грейс?"

– Это не ответ – это хайку, [8]– резко сказала мать с коротким смешком. – А где же Бен?

Она заглянула за плечо Ханны, словно ожидая увидеть его.

– Он не мог найти место для стоянки. Просил передать тебе привет.

– О, Боже, а я хотела напомнить ему о филармонии на завтрашний день! После концерта мы могли бы с Минкиными перекусить в "Русской чайной".

Ханна нашла компакт-диск, который искала.

– Ты не возражаешь, если я поставлю что-нибудь другое?

К черту все эти глупые тет-а-тет с мамой. Кроме того, эта сентиментальная чушь "Нью Эйдж" ей и в самом деле надоела.

– Но ты мне так и не рассказала, как все прошло сегодня вечером.

– Нормально.

Она явственно услышала, как вздохнула мать.

– Ты ведешь себя так, будто меня должно волновать, что намерены делать твой папа и его… девица, с которой он видится. Я спрашиваю только из вежливости.

Ну да, подумала Ханна, а я в таком случае – Пола Абдул. [9]

– Ну, хорошо, мы ели ласанью, – сказала она, по-прежнему не поворачиваясь и стараясь говорить безразличным тоном. – А на десерт – шоколадный торт.

Нет, она не скажет матери о том, что ее рвало. Грейс ей не нравилась, но она вдруг почувствовала, что старается защитить ее. В любом случае матери необязательно знать все.

– Удобоваримая еда, – сказала мама почти елейным тоном. – Как мило. Наверное, потом вы все собрались у телевизора, чтобы посмотреть какой-нибудь старый отрывок из сериала "Валтонс"?

– Мам, да ладно тебе. Это уже совсем неинтересно.

– Однажды мне приходилось в этом доме переоборудовать чердак. Ужасное место – лифт все время ломался, никакой охраны.

– Сейчас лифт работает хорошо.

– Я полагаю, тебе это лучше известно, поскольку ты проводишь там так много времени.

– До этого я заходила к Грейс всего один раз и то на несколько минут. Обычно мы ходим в кино или куда-нибудь еще. Или проводим время у отца.

– Понятно. Не стоит защищать отца, Ханна. Это меня совсем не касается… Хотя я надеюсь, что у него, по крайней мере, хватит здравого смысла понять, что подходит и что не подходит его шестнадцатилетней дочери.

– Они не занимаются этим в моем присутствии, если ты это имеешь в виду!

Ханна быстро повернулась, случайно опрокинув кипу компакт-дисков, лежавших на низком лакированном столике позади нее. Они с грохотом свалились на пол.

Мать зажмурилась, крепко сжав виниловые края альбома с образцами.

– Не надо кричать. Я беспокоюсь о твоем благополучии. И пожалуйста, постарайся быть поосторожнее.

Желудок Ханны сжался в тяжелый кулак. Теперь ей хотелось закричать и сломать что-нибудь на самом деле. Что мама сделает, если я разобью вдребезги один из ее драгоценных фарфоровых канделябров или вон те французские часы на камине? Отправит меня в исправительную школу? Или сделает мне лоботомию?

– Мама, я не кричу. – Ханна заставила себя понизить голос, собрала компакт-диски и, вздрогнув, заметила на отполированной паркетной половице царапину. Она положила их на стол и, повернувшись на каблуках, глубоко вздохнула. – Я просто ненавижу, когда ты впутываешь меня в это, ты понимаешь, что я имею в виду, – твое стремление заставить меня говорить гадости об отце.

– Ты не считаешь, что у меня есть право знать, в каких ситуациях тебе приходится оказываться?

– Послушай, а почему бы тебе не спросить об этом у отца?

Мать с силой захлопнула альбом с образцами.

– Ты думаешь, он что-нибудь мне расскажет? Если бы ты только знала, через что мне пришлось пройти… – Глаза ее засверкали, а нижняя губа задрожала. – Знаешь ли ты, что это такое, когда тебе пятьдесят, а тебя просто выкидывают, словно истертый диван? После стольких лет, когда я жертвовала своими интересами ради твоего отца, чтобы он смог закончить школу, потом мне пришлось сидеть дома с Беном…

Я так не считаю, подумала Ханна. Потому что меня она родила, когда они могли позволить себе няню. Она вспомнила Сюзетт с кожей шоколадного цвета, которая учила ее ямайским детским стишкам, перебинтовывала ее содранные колени и даже приходила в школу на спектакли, в которых она играла. В то время мама только начинала карьеру и все время проводила либо на каких-то деловых встречах, либо бегала по антикварным аукционам. Папа – единственный человек, который появлялся на родительских собраниях и помогал ей во время ежегодных благотворительных рождественских ярмарок.

Но Сюзетт давно от них ушла, а теперь и папы нет с ними. И все, что у нее в жизни осталось, так это только мама. И Ханне, как маленькой девочке, захотелось забраться к ней на колени и прижаться головой к ее сердцу. Она уже столько раз слышала эти разговоры об отце. Но Ханна знала, что маме причинили боль, и ей захотелось хоть как-то облегчить ее переживания.

Опустившись на колени перед ней, Ханна взяла прохладную тонкую руку в свою.

– Мам… Я в самом деле переживаю из-за того, что случилось, из-за развода и прочего. Но ты ведь не одна. У меня такое чувство, что папа бросил и меня тоже.

На мгновение выражение лица матери смягчилось, словно она собиралась посочувствовать Ханне. Но потом вдруг выдернула руку, приложила ее к виску и плотно закрыла глаза, как будто у нее внезапно разболелась голова.

– О, Ханна, перестань. Твой отец ради тебя пройдет по раскаленным углям. Я не думаю, что твое положение можно сравнивать с моим.

Если бы ты повнимательней относилась к нему, то он бы тебя не оставил! – едва не закричала Ханна. Почему мама не может хоть раз просто признаться, что она тоже виновата в том, что они расстались?