Яков Шехтер - Каббала и бесы

Всякая пружина, насильно сжатая (а ассимиляция евреев в России долгое время проводилась насильственным путем), когда-нибудь да расправится. Секулярный модернизм и тоталитарные идеологии сменятся в умах человечества постмодернизмом, отвергающим идеологию. Начнется поиск духовности, поиск света для заполнения пустоты, оставленной безверием. Тогда-то и придут писатели, для которых Каббала и хасидизм, как и древний мидраш, станут «колодцем оштукатуренным» и «источником неиссякаемым». Явление писателей-традиционалистов – одна из примет обновления еврейского мира. Но это уже будут другие, постсекулярные традиционалисты, впитавшие, подобно классику ивритской литературы Ш.-Й. Агнону, опыт европейской прозы во всей ее полноте. Яков Шехтер – один из них.

В непростом мире, где всё еще сражаются свет и тьма, единение Храма и раздробленность диаспоры, где изгнанная из дворца Царица все еще ищет своего Царя, демоны и бесы пытаются первыми заполнить пустоту, не обжитую традицией. Порожденные нечистыми желаниями человека, они рвутся туда, где произносятся молитвы. Они – также излюбленные персонажи народного фольклора – врываются и в литературу, придавая ей невиданную во времена Шолом-Алейхема страстность и лукавство. И это тоже одна из граней таланта Якова Шехтера.

Погрузитесь в мир «Бесов в синагоге», и пусть ненадолго, всего лишь на краткий миг, глазам вашим откроется заветный сад любви. И бездна соблазнов отворит свои врата, и душа ваша содрогнется от вопля демонов и хохота бесов.

Бесы в синагоге

Повесть Якова Шехтера «Бесы в синагоге» – сплошное иносказание, развернутая метафора, чемодан с двойным дном, куда автор упрятал тайное и явное: дополнительные сюжетные линии, древние легенды и современный нам фольклор, смысловые сюрпризы и пародийные фрагменты. Именно подтекст объединяет эти разрозненные на первый взгляд истории и притчи.

Синагога «Ноам алихот» не что иное, как современное еврейство. Точнее, традиционная его часть, верная Торе и заповедям. Прихожане «синагоги» обитают в старинном здании, построенном задолго до их рождения. Они если и решаются обновить его, то руководствуются при этом определенными правилами, унаследованными от великих мудрецов прошлого: так евреи живут в здании своей религии, подновляя и надстраивая его, но сохраняя неизменной общую структуру и не посягая на главные элементы конструкции. На это красивое и прочное сооружение энергично и яростно наступает общество потребления, которое Шехтер называет «рынком». Цель «рынка» – вытеснить «синагогу» на окраину города, на обочину общественной жизни, чтобы звуки древних молитв не мешали коммерции и политике. «Синагога», однако же, не сдается, упорно отстаивая израильский «статус-кво» – неписаный кодекс отношений между религией и современным светским обществом. «Рынок» и «синагога» уже вошли в стадию взаимопроникновения: один из прихожан, управляющий от имени общества жизнью синагоги – это «ренессансный человек» Нисим, владелец овощной лавки.

Слово «Ренессанс» многократно повторяется в тексте – и не случайно: Возрождение было началом секуляризации Европы. Она коснулась евреев на несколько столетий позже их христианских соседей, однако последствия оказались не менее разрушительными и страшными. Героям повести приходится вести борьбу за «синагогу» в то время, когда великие раввины, заложившие основы религиозной общины современного Израиля, уже оставили наш мир. (Оба важнейших духовных лидера догосударственной эпохи названы в тексте Шехтера поименно – рав Кук и Хазон Иш.)

Духовную силу ушедших поколений олицетворяет также символическая фигура рава Штарка («штарк» на идише означает «сильный»). Рав Штарк отправился на Небеса, вместе с ним ушла святость, и вот тут-то, в отсутствие настоящего мудреца и знатока Торы, синагога переполняется нечистью – реальными, не выдуманными бесами, наводящими порчу на здание и его обитателей.

Совершим небольшое отступление и отметим, что для прозы Якова Шехтера характерно использование четырех знаковых систем: русского языка, языка еврейской символики, языка гипертекстовых «ссылок» и авторской системы образов и представлений. Помимо сознательно вводимых гипертекстовых ассоциаций, в рассказах Шехтера иной раз зажигаются «маячки», подаренные автору русским языком и русской культурой. Вряд ли автор сознательно воздвигает мост между «Бесами в синагоге» и повестью не любимого им Гоголя – самого последовательного юдофоба русской литературы, однако где-то рядом с синагогой «Ноам алихот» маячит призрак церкви, одержимой чертями и панночкой-ведьмой.

Подобно Хоме Бруту, одинокие герои Шехтера укрываются в «меловом круге» личной веры и рукотворных обычаев. Таким обычаем-оберегом, со временем приобретающим экзистенциальный смысл, становятся для общины «Ноам алихот» поклоны, которые следует отвешивать газовой трубке. Поклоны невозможно упразднить: никакого религиозного значения у них нет, но нельзя удалить невидимую трубку – непредставимо и больно стереть память о раве Куке или Хазоне Ише. Недаром синагога зовется «Ноам алихот» – «приятные обычаи». Другой «меловой круг» – холодная печь, пришедшая из местечек Восточной Европы (именно в холодной печи находит заветный клад Ицик-пекарь – персонаж хасидской сказки). Огонь (духовное озарение) разжечь некому, но печь не убирают в надежде на лучшие времена.

Что же это за бесы, не оставляющие в покое молитвенное собрание? Эти фантастические существа слишком напоминают пеструю компанию адептов эсхатологических, мессианских и неокаббалистических течений и сект, рьяно ведущих свою пропаганду на просторах России, Израиля, Америки и других стран. Демоны-модернизаторы часто заслоняют от простого еврея более «спокойные», классические течения иудаизма с их «приятными обычаями» и освященными веками правилами изучения Торы. Для того чтобы подготовить читателя к появлению бесов, Шехтер заводит правление «Ноам алихот» в хасидскую синагогу, где воодушевленный многочисленными «чудесами» меламед демонстрирует гостям «мистический обряд» – опускает письмо в книгу своего покойного Ребе и получает странный ответ, который тут же истолковывает еще более странным образом, оставляя реб Вульфа, Нисима и Акиву в полном недоумении.

Явление чертей продолжается: Акива рассказывает своим спутникам семейную легенду, уносящую читателей то на Кубу, то в самую пучину Бермудского треугольника. Эта удивительная сказка ловко сконструирована из околонаучного фольклора наших дней и талмудических преданий, а также средневековых сказаний о затерянных где-то за горизонтом десяти коленах Израилевых. Пьяные черти в синагоге таинственного «острова десяти колен» – злая карикатура на реальных «чертей» из тех самых хасидских кругов, которые чуть было не учинили Вульфу, Акиве и Нисиму второе обрезание: