Анри Труайя - Анн Предай

– Спасибо, дорогая моя.

Его взгляд выпрашивал прощение. Сердце Анн взбунтовалось. Теперь она сердилась на отца за то, что он иссушил все источники ее нежности. Именно отец навсегда сделал ее ожесточенной, бесчувственной, черствой. Обоюдное молчание – вот их удел на будущее. Он пил, он ел, а она спрашивала себя, как он может после всего этого думать о еде. Когда он опорожнил свою чашку, она со скрытой злостью наполнила ее до краев. А Лоран, который только и знает, что спит! Какой же он легкомысленный! Может, пойти разбудить его? Но для чего? Хотя вот он и сам на пороге. Должно быть, его поднял запах кофе. Длинные волосы падали ему на щеки. Он тоже был небрит.

– Доброе утро, Анн. Доброе утро, Пьер.

Лоран сел к столу и Анн подала ему кофе. И снова наступила плотная, удушливая тишина. Лоран перетащил газету к себе.

– Что-нибудь есть о пожаре? – спросил он.

– Я не знаю, – глухо отозвался Пьер.

Лоран развернул страницу, пробежал колонки сверху донизу и громко объявил:

– Ну вот! Происшествие в издательстве «Гастель». Вчера, около часу ночи в помещении… неожиданно возник пожар… – Он монотонно читал до тоски знакомые газетные штампы: – Благодаря быстрому вмешательству пожарных… Причина возгорания пока не установлена…

Согласно некоторым уликам, речь может идти о случайном коротком замыкании… При этом гипотеза о злоумышленном акте полностью не исключается…

Анн вспомнилось восклицание Марселя: «Точно, кто-то из своих все это подстроил…» Ее раздражение на обоих мужчин нарастало с каждой минутой. Анн оставила их наедине друг с другом и вышла на кухню.

– Я собираюсь за покупками, – объявила Луиза.

– Не надо, – возразила Анн, – я сама. – И с облегчением выбежала на улицу.

Когда с кошелкой в руках она вернулась домой, Лоран с отцом продолжали о чем-то спорить, так и не выйдя из гостиной. Оба небритые, насупленные. В общем, воскресенье испорчено.

– Освободите Луизе комнату, – потребовала Анн.

Мужчины поднялись разом, нехотя, словно у их тапочек подошвы были свинцовыми.

Зазвонил телефон, и Анн взяла трубку. Мадам Моиз по поручению мсье Куртуа. В Пантене, в половине четвертого – совещание. Будут обсуждаться проблемы переезда подразделений издательства.

– Да, я буду, – ответила Анн.

Она прошла в свою комнату. Лоран догнал ее.

– Что с твоим отцом? Он такой мрачный.

Анн ответила не сразу:

– Он потерял работу.

– Что? В книжной лавке?

– Да.

Лоран скривился:

– Жаль. Боюсь, в его возрасте он ничего другого не найдет.

– Знакомые слова, – бросила она. – Тебе, как и отцу, нечем больше заняться. Разве ты сам не в восторге, что потерял работу? Можешь теперь опять поздно вставать и весь день бездельничать. Твой идеал. В общем, этот пожар тебе очень кстати.

Он пожал плечами:

– Что ты мелешь? Как только службы переберутся, я вместе со всеми буду на месте.

– Тебе больше по душе, чтобы и ангар в Пантене тоже сгорел, – с лихорадочным блеском в глазах крикнула она.

Лоран засмеялся:

– Чудес не бывает! На самом деле ничего забавного – каждое утро тащиться туда через весь город. Минут сорок пять на метро, не меньше. Придется вставать с рассветом.

– Тебя туда ходить никто не заставляет.

– Ты заставляешь, Анн.

– Я? О, ты свободен! Бросай место, возвращайся к своей подлинной жизни!

– Нет, я люблю тебя, я пойду за тобой в Пантен, на край света, и ты хорошо это знаешь!

Он попытался взять ее за руки, но она резко отстранилась и вышла из комнаты.

Анн устроилась в гостиной и принялась за свое вышивание. Подошел отец с какой-то бумагой в руке. Он был одет и тщательно выбрит.

– Держи, – протянул он ей бумагу, – вот то, что я ей написал.

– Кому?

– Мадам Редан… ты знаешь, письмо… Я не могу его отправить, пока ты его не прочтешь.

– Папа, ты отдаешь себе отчет в том, о чем ты меня просишь? – выкрикнула она. – Ты взрослый и сам знаешь, что сказать ей!

– Да, да, – безропотно согласился он.

Анн вернулась к своему рукоделию. Через некоторое время отец робко спросил:

– Ну так что, я его отправляю? – Она не ответила. Он переспросил: – Отнести его на почту прямо сейчас?

Снова молчание. Пьер удалился, волоча ноги. Он направлялся на эшафот.

Анн втыкала иглу, заправленную желтой ниткой, и думала о пожаре. Вошел Лоран и положил ей на плечи обе руки. Его дыхание ласкало ее щеку. Она поежилась.

– Вечером можно сходить в кино, – предложил Лоран.

– У меня встреча в Пантене с дирекцией.

– Мне туда ехать не надо?

– Ничего об этом не знаю.

Руки соскользнули с плеч Анн. Лоран отошел от нее с таким видом, будто стряхнул с себя цепи. Уселся в кресло, достал из корзины зеленый клубок и принялся машинально наматывать нитку на палец. Взгляд его был печален.

– Что произошло, Анн? – спросил он.

Она вздрогнула, как от удара железным прутом. В который раз слышит она этот вопрос? И сколько ей будут еще задавать его?

– В этом пожаре есть нечто странное, – заговорила она, – не могу себе объяснить…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего…

– Да нет же, говори.

Она отложила вышивание и посмотрела Лорану прямо в глаза. Ее охватило желание кольнуть, спровоцировать. Это было выше ее сил. И, чеканя каждое слово, она произнесла:

– Дело, конечно же, в злоумышленном акте, как утверждают газеты.

– Но кто мог такое сделать? – спросил Лоран.

– А ты об этом ничего не знаешь?

Она увидела на лице Лорана выражение, какого ей не приходилось видеть никогда раньше. Да, это был страх. Но не перед брошенным ею обвинением, а страх перед нею самой. Он смотрел на нее, как на некое чудовище, выброшенное морской волной на пляж, к его ногам. Глаза его раскрылись широко, почти вылезли из орбит. Губы нервно тряслись. Из раскрытого рта не вылетало ни звука. Он вдруг резко шагнул к Анн и поднял обе руки с растопыренными ладонями, словно хотел ее задушить. Она отчетливо видела десять пальцев, протянутых к ее шее, но не могла шелохнуться. Испуганная и счастливая. Неспособная ни кричать, ни сопротивляться. В какую игру играл он? В какую – она? Ей казалось, что она слышит, как течет время. Руки Лорана медленно опустились. Он развернулся на каблуках, вышел и с такой силой грохнул дверью, что задрожали стены.

Оставшись в одиночестве, она задала себе вопрос: зачем и кому нужно было ее нелепое обвинение? Она сама не верила ни единому слову из того, что сказала. Вот так всегда – стоило ей разозлиться, как в голове срабатывало говорящее устройство, и с губ сами собой слетали глупые банальности, разрастались, становились все губительнее. В безудержном опьянении, теряя всякое чувство меры, она втаптывала в грязь того, кого хотела всего лишь одернуть. Точно так же и с той пощечиной посреди улицы. Она улыбнулась собственной непоследовательности. Красная пелена спала. Она была опустошена. Сплошные склоки, одна за другой. Вечером ни он, ни она об этом даже и не вспомнят.