Мария Арбатова - Визит нестарой дамы

На экране возникла комната в девственной прелести, салаты и закуски на старте, свечи в состоянии свежей эрекции, павлиньи какие-то салфетки в веерно-фламенковом надрыве, какой-то он зелени настриг икебаной на всю катушку! Не хватало только симфонического оркестра!

– Ты б еще винограду сверху положил! – опустила я его любимым булгаковским, пробуждая себя облизыванием ледышки в шампанском.

– Все красивое вызывало в ней неизъяснимое раздражение! – парировал Димка. Настроение у него было победительское. – Я включил видео на звонок. Представляешь, Васька вломился на сорок минут раньше!

– Конечно, это тебе не Америка, чтоб вовремя приходить!

На экране возник непластичный Васька в подаренном джинсовом костюме. Димка в полной дамской упаковке и дымчатых очках усаживал его лицом к камере.

– Я пришел пораньше. Больше никого? – озираясь на стол, спросил Васька.

– Никого. Аперитив? – засуетился Димка, колдуя над бутылками.

– Ну не слабо тут нажарено, напарено, – сказал Васька. – Водки я бы принял.

– Какой именно водки? – запрыгал Димка, сверкая стеклами очков и бутылок.

– Прямо Фигаро, – хихикнула я.

– Не отвлекайся, сейчас будет пенка! – мигнул Димка, как в детстве, когда мы по триста раз смотрели «Кавказскую пленницу» и «Семнадцать мгновений весны».

Васька опрокинул в себя водку, забросил сверху кусок рыбы и уставился на Димку.

– Я хочу сказать… – произнес он торжественно, потом смолк и вдруг рявкнул: – Покажи руку!

– Зачем? – испугался Димка на экране, пока Димка рядом со мной корчился от хохота.

– Покажи! – приказал Васька. Димка протянул к нему правую руку. – Этот палец я сломал тебе в седьмом классе. Твоя мать бегала к директору школы и орала, что из тебя теперь не получится Ойстрах. Он у тебя еще неправильно сросся!

– Не Ойстрах, а Клиберн! – вяло ответил Димка, отошел подальше, налил себе и выпил. Повисла пауза.

– Я не понял, зачем танцы с переодеваниями? Или ты педиком стал? – грустно спросил Васька.

– Я думал, будет весело, – еще грустней ответил Димка.

– Весело-то будет, мало не покажется. Вот как все соберутся, так веселье и начнется.

Они снова застыли в тяжелой паузе.

– Да я и сам бы бабой нарядился, чтоб на все посмотреть. Интересно ведь, – сказал Васька.

– Ты зачем пришел? – сурово спросил Димка.

– За деньгами.

– Врешь!

– Ну вру. Да и откуда у тебя, у раздолбая, деньги? Я тебя с первого класса знаю.

– Как думаешь, они тоже догадались, что это я? – спросил Димка.

– Нет. Зачем им? – ухмыльнулся Васька.

– Как это «зачем»?

– Тут надо или все видеть, или ничего не видеть. А у них черное – белое, красное – зеленое. Инстинкт самосохранения, все как в кривом зеркале, а дай увидеть себя в прямом – завтра повесятся.

– Ты ж с Пупсом, говорят, и не жил последние годы. Так, ночевать ходил. Что ж ты волну гонишь? – спросил Димка, рассматривая стакан с водкой на свет.

– Не мог жить, вот и не жил. Презираю я ее и всегда презирал. Это сильное чувство. Я вообще думал, что это любовь такая, в такой собачьей форме. А теперь вот и себя презираю, что не ушел вовремя, что полжизни коту под хвост хлопнул. – Васька опрокинул новый стакан.

– Давай-ка винегретиком заешь, – завозился Димка с тарелками, – а то нажремся раньше времени, все кино провалим. А чего ж ты перед Тихоней ножом махал?

– Пьяный был, обидно было, что не я точку поставил, да кореша завели пошуметь.

Мы никогда с Пупсом мужем и женой не были. Спали вместе и все. Так я со многими спал. А замужем она была за собственной мамашей, мне там места не было. Мы трахаться – мамаша тут же в дверь стучит, то ей чаю, то ей форточку, то у ней тоска. У папаши своя жизнь, тусня по командировкам, а мамаше делать одной не черта, интересов нет, подруг нет. Одна работа – целый день умирать да дочку жучить. Я только с Ольгой понял, что такое брак.

– И что? – неказисто спросил Димка.

– Это когда в нашу близость, ну, не только в койке, а вообще, никто и никогда не сунется. Я ведь пил с Пупсом. Мне если с ней не пить, вообще непонятно, что делать. Целый день одни сплетни, понимаешь, этот туда, этот с тем. Понимаешь, сплетни, как строительный душевный материал, у матери ж ничего другого нет, а им нужна совместная эмоциональная жизнь. И такая человеческая недоразвитость! Дочку жалко. Что с Пупсом мать делала, то теперь Пупс с дочкой вытворяет. Чё тут у тебя в винегрете такое, это есть-то можно?

– Креветки.

– На хрен их в винегрет сунули, их с пивом едят.

– Не учи отца делать детей. Чего ж пришел, не пойму?

– Да докричаться хочу. Вдруг услышат? Они ж себе такое наврали, такое сверху наклали, что как из-под двух перин мир видят. Хочется мне докричаться. Мне это важнее денег. Так-то, Лжедмитрий!

Мне как-то стало не по себе, мы всю жизнь Ваську за придурка держали, а он все очень даже неплохо сообразил.

– Ну, я ничего прикинут? Похвали работу имиджмейкера, – попросил Димка.

– Нормально. Я токо это слово не люблю. Не русское оно, – хрустнул Васька огурцом.

– Так и образ создавать дело не русское, – возразил Димка.

– Много ты понимаешь! Помнишь, я по комсомольской части рубил?

– Ну был такой позор, – хихикнул Димка.

– Так вот, мы должны были съезд приветствовать, под советскую молодежь косить. – Васька опрокинул в себя стопку водки. – Выгрузили нас у Кремлевского Дворца колонной из автобусов, ботиночки тоненькие, шапок нет, мороз десять градусов. Автобусы свалили. Стоим полчаса, час, полтора часа. Уже ничего не соображаем от холода и уйти некуда, все закрыто, все оцеплено. И тут нас впускают, врываемся мы в таком состоянии в зал, где делегаты, телекамеры. А на трибуне старый поц орет: «Вот она, наша смена! Посмотрите на эти румяные лица, на эти горящие глаза!» И музыка, там типа марша энтузиастов… Смотрю я на своего соседа, Гришку, а он с утра серый был с похмелюги, а тут у него – американский румянец, глаза от мороза слезятся, взор безумный, руки дрожат волнительно, ну чистый агитационный плакат. Я потом старшего по ЦК ВЛКСМ спрашиваю, мол, какого хрена нас из автобуса на полтора часа раньше вытряхнули? А он говорит, инструкция была, поправить ребятам внешний вид, чтоб орлы в зал влетели, чтоб оптимизм в каждой клетке гудел! А ты говоришь – имиджмейкеры!

В видике раздался звонок.

– Представляешь, Ёка тоже раньше времени! – пожаловался Димка мне.

– С ума вы все тут сошли, так рано! – воскликнул он на экране. – Уж ты меня, Васька, не выдавай!

– Да тут уж не до тебя будет! – проворчал Васька, начал поправлять костюм и изо всех сил принимать раскованную позу.

Появилась разодетая Ёка, кивнула, обозрела стол, начала что-то двигать и поправлять на нем, доставать что-то из сумки и добавлять.