Вайолет Винспер - Горек мёд

— Да иди же ты наверх, ради Бога! Я не собираюсь трогать тебя. Я знаю, что тебе тошно от одного моего вида.

Она встала и поставила бокал. Лицо ее было совершенно бесстрастным.

— Спокойной ночи, Поль. — Слова прозвучали почти невнятно.

— Kale nichta!. [4] Спокойной ночи (греч.).

Она вышла из комнаты, такая тоненькая в своем синем трикотажном платье, едва передвигая ноги, как ребенок, выбившийся из сил. Поль смотрел вслед, и, когда дверь закрылась, пальцы его медленно стиснули ножку бокала. Послышался тихий резкий звон, и остатки вина выплеснулись ему на руку.

Много позже Домини услышала, как он входил в соседнюю комнату. Она лежала, вытянувшись в струнку, и думала: «Сегодня я не должна кричать во сне… если, конечно, усну». — Но в конце концов, измученная противоречивыми чувствами, уснула глубоким сном изнуренного человека. И спала до тех пор, пока ее не разбудила Лита, принесшая утренний чай.

Они уезжали в восемь тридцать, но Домини считала необходимым до отъезда поговорить с дядей Мартином. Вчера разговор с ним казался невозможным. Она была слишком расстроена, чтобы говорить спокойно, а сегодня, она чувствовала, сможет убедить его в том, как ей не терпится увидеть остров, на котором родился муж и где они собирались жить.

Когда она набирала номер и ждала соединения, Поль находился в гостиной, проверял багаж вместе с Янисом. Ей отчаянно хотелось сказать дяде Мартину, что ему больше не нужно волноваться: Дуглас не будет наказан за глупый поступок. Она молилась про себя, чтобы ей удалось убедить своего опекуна в том, что она счастлива, выйдя за Поля Стефаноса.

Ее муж вышел из гостиной, и она следила, как он поднимается по лестнице в спальни. Он оставил ее, чтобы дать возможность свободно говорить по телефону, но она не почувствовала благодарности. Добившись своего, он теперь мог проявлять великодушие…

— Дядя Мартин? — Голос ее снова зазвучал тепло. — Как ты, дорогой?

Домини разговаривала с дядей пятнадцать минут. Ему больше не надо волноваться за Дуга, уверенно сказала она. Все в порядке, отныне он будет держаться подальше от игорных столов после того, как… ну, после того, как Поль… Да, Поль может внушать страх, нет, разумеется, он вовсе не пугает ее. Что за идея!

Она рассмеялась, потом поспешила сообщить, что смотрела фильмы о Греции, которая показалась очень интересной и красивой страной.

— Я буду скучать по тебе, Домини. — Голос дяди стал чуть хрипловатым. — Ты уверена… уверена, что счастлива с Полем?

Она слепо уставилась в стену над телефонным столиком и изо всех сил старалась не выдать своего страха перед тем, что ей придется жить с человеком, который ее не любит.

— Он может быть добрым, — уверяла она дядю. — И он так странно одинок…

В этот момент на лестницу вышел Поль, и она стала прощаться с дядей. Если теперь ее голос и покажется грустным, это не обеспокоит его, а у Домини уже не было сил удержаться от слез.

— До свидания… до свидания… Я напишу, как только приедем в Афины.

Слова дяди звучали в ее ушах, когда она вместе с Янисом и Литой вышла к такси. Минутой позже, заперев двери, к ним присоединился Поль. Дверца такси захлопнулась, и они тронулись в аэропорт. Они улетали из Корнуэлльского аэропорта в Париж. Там предстояла пересадка на самолет до Афин.

Из суматошного аэропорта в Афинах они доехали на такси в отель Елены, классический, как храм, с террасой-рестораном, павильоном для танцев. Окна их огромного номера выходили прямо на Акрополь, вид на который открывался и при свете зари, и при свете звезд. В обоих случаях, заметил Поль, можно видеть его почти в былом великолепии.

Яниса и его жену отправили в отпуск. Они должны вернуться на остров Анделос дней через двадцать — за неделю до возвращения Поля со своей женой.

Домини боязно было оставаться одной с Полем, — женой незнакомца в незнакомой стране, — но это неизбежно, и рано или поздно пришлось бы привыкать.

Домини устала от долгой дороги, и они поужинали в гостиной своего номера; говоря kale nichta, Поль наклонился и поцеловал ее в щеку. Медаль за хорошее поведение, сказала она себе, но как ни старалась, не могла не напрячься от его прикосновения. Он тут же с безразличным видом отвернулся.

На следующее утро греческое солнце рано заглянуло в окна спальни и своим ярким блеском разбудило Домини.

Завтракали они фруктовым соком, нежным маслом, медом и хрустящими свежими булочками, посыпанными сверху семечками сезама. Потом ели сочные фиги, янтарные снаружи и фиолетовые внутри, пили греческий кофе.

— Вкуснятина, — проговорила Домини, с удовольствием глядя на цветы в окружении блестящих листьев на лимоновых деревьях, растущих у их балкона.

— Не пей кофе до конца, там осадок, — предупредил Поль. Она кивнула и поиграла крохотной чашечкой. Она знала, осадок будет горьким, как многое, что на первый взгляд кажется сладким, но оставляет горький привкус.

— Что будем делать сегодня? — спросил он, откидываясь на спинку плетеного кресла и закуривая сигарету. Домини отрицательно покачала головой, когда он протянул ей портсигар, но не могла не посмотреть на него. Волосы его блестели на солнце, как вороново крыло. На нем были спортивная рубашка с короткими рукавами и узкие легкие брюки. Дым от сигареты вился у дымчато-золотых глаз, и потому они щурились и сверкали, как у тигра.

— Неплохо бы посмотреть достопримечательности, — сказала она.

— Тогда я повезу тебя на Плаку, в старую часть города. — Зубы его сверкнули в быстрой улыбке. — Надень сандалии, камни мостовой очень неровны от древности. Потом заглянем в магазины, и, возможно, ты захочешь увидеть Акрополь.

— Да, очень хочу, — заверила его Домини и когда он наклонился, чтобы стряхнуть с кончика сигареты пепел, она увидела, как сверкнула маленькая греческая медаль. Эта медаль разбудила память о том, что так хотелось забыть… ощущение ее на своей груди той ночью в тепле его объятий…

Домини поспешно поднялась.

— Мне надо пойти причесаться и покрасить губы, — сказала она, направляясь в свою спальню, где солнечный свет, проникая в комнату сквозь венецианские шторы, ложился на пол тигриными полосами. Проводя расческой по своим шелковистым волосам, она старалась не встречаться взглядом с собственным отражением в зеркале туалетного столика. А когда накладывала на губы слой помады, рука у нее так дрожала, что пришлось все стереть салфеткой и снова покрыть губы слоем розовой помады.

Домини смотрела на свой рот, с чувственной верхней губой и припухлой нижней. Ей казалось, она чувствует, как прижимаются к ним, овладевают ими его губы, те самые губы, которые сказали холодно: «Оставь свою любовь себе. Разве я просил ее у тебя?»