Полина Поплавская - Кошка души моей

Одно дело было проводить конференции, на которых обсуждались проблемы одиноких матерей и свобода абортов, а другое – видеть собственными глазами этого несчастного мальчика.

– И однажды один человек, швейцарец, узнав про маму, посоветовал мне показать ее врачам, то есть психиатрам, и рассказал про Женеву, что там есть клиника как раз для таких, как мама. И даже денег дал, не так много, конечно, но я еще скопил, и у мамы забирал, и мы поехали. И там встретили Руфь. Вернее, она сама нас нашла. Я сидел около какого-то кабинета, где маме делали процедуры, и ко мне подошла женщина с бумагами в руках и спросила, сын ли я такой-то? И когда узнала, что да, то положила руки мне на плечи и сказала: «Теперь ни о чем не беспокойся, все будет хорошо». И мы, правда, стали жить у нее, в такой большой шикарной квартире, и она лечила маму и занималась со мной. И иногда она поставит меня так перед собой и смотрит, смотрит, погладит по лицу, вздохнет, а потом улыбнется и скажет что-нибудь вроде: «Ты очень красивый мальчик» или «Как хорошо, что ты есть». А на маму смотрела всегда с тоской. А прошлым летом мы приехали сюда отдыхать, Руфь говорила, что здесь замечательные места и мало людей, что важно было для мамы. И мама уже стала одна гулять по городу и на меня не ругалась, а только целовала и говорила: «Ах, Милош, бедный Милош, не обижай чужеземных девушек!» А потом она пропала и… ее нашли у берега, там, где мы сидели с вами вчера. – Милош совсем по-детски всхлипнул, и Пат невольно положила руку ему на плечо. – Было очень трудно, кладбище католическое и дорогое, самоубийц не хоронят, но Руфь как-то устроила, что мы похоронили ее на краю, но об этом мало кто знает, она заплатила большие деньги. Поэтому-то мы ходим туда украдкой. А мама всегда просила, чтобы ее похоронили, как христианку, она так горячо верила в Бога, а ее даже не отпели… Но Руфь говорит, что ее сына тоже не отпевали, потому что она против таких сантиментов, и, наверное, он тоже был самоубийцей…

– Это она так говорит? Она считает, что он покончил с собой!? – На мгновение Пат стало нечем дышать.

– Да. Она говорит, что он был слишком раним и талантлив для этой жизни. Он не раз писал ей о том, что уйдет тогда, когда найдет в себе силы. И ушел сам, совершенно сознательно. Как мама.

Пат с трудом приходила в себя. Она помнила, что Стив был убежден в самоубийстве Мэта, но эта убежденность была основана лишь на его предположениях, пусть и не беспочвенных. Теперь она узнала, что профессор психоанализа Руфь Вирц думала о гибели своего единственного сына то же самое.

Кюсснахт все-таки открыл Патриции тайну, мучившую ее столько лет.

Лежать неподвижно Пат больше не могла. Идти, двигаться, говорить – только бы не эта история, не этот мальчик, не раскрытая чужими губами тайна Мэтью, не эта тишина. Она порывисто поднялась с пледа:

– Идем же! – и, не оборачиваясь, стала подниматься вверх.

– Если вы не сбавите скорость, фрау Фоулбарт, – тихо сказал ей в спину Милош, – то мы никуда не дойдем.

– Но разве нам осталось так много?

– Еще две трети. Я ведь специально выбрал маршрут вдалеке от всяких гастхаузов и отелей, хотел, чтобы вы увидели настоящую Риги.

– Хорошо. Я буду идти медленней. Только давай помолчим немного.

Они молча шли к вершине. Порой Пат оборачивалась назад и видела, как дома на противоположном берегу Фирвальдштетского озера становятся уже почти невидимыми, а впереди то сверкала на солнце, то окутывалась облаками вершина горы. Иногда Патриции казалось: тропа подходит к такой неприступной круче, что человеческой ноге просто невозможно на ней удержаться, но, подходя ближе, она неизменно видела, что дорога делает какой-нибудь хитрый поворот и снова благополучно тянется вверх. Изредка они проходили мимо прилепившихся на склонах шале, совсем простых и небогатых, и тогда мгновенное острое желание остаться здесь, вдалеке от земли с ее тревогами и страстями, охватывало Пат.

– Между прочим, это самые дорогие отели, – словно угадав ее мысли, сказал Милош, – «Швейцергоф» и «Бориваж». Скоро уже минуем Фельзентор, [20]и тогда можно будет опять отдохнуть.

Пат посмотрела на часы – к ее удивлению, шло уже около восьми вечера.

– Но когда же мы успеем спуститься обратно?

– Но разве вы не хотите увидеть рассвет в Альпах? – по-видимому, искренне удивился Милош. – Все иностранцы всегда хотят именно этого. Я знаю тут одно место…

__________

Возвращаться назад все равно было уже немыслимо, и Пат, ноги которой гудели, несмотря на привычку к ходьбе и многочасовые занятия на тренажерах, уже второй час шла только из гордости. В конце концов, здесь, среди дикой природы, ей было легче перенести жестокую правду о смерти Мэта. Она представила себя запертой в четырех стенах номера, по которому будет метаться без сна, мучаясь непоправимым – и молча кивнула.

Еще через час, когда стало смеркаться, они добрались до уступа, сплошь покрытого мхом и травой. Ряд деревьев, понизу густо оплетенных кустарником, создавал естественную ограду по самому краю уступа. Откуда-то с высоты доносился мелодичный шум горного ручья, а еще выше последние лучи солнца лили золото на верхушки лиственниц.

– Правда, здорово? – Милош был горд своим уголком и хотел, чтобы его спутница тоже разделила эти чувства.

– Да, уютно. Но, если говорить честно, то я настолько устала, что хочу только немного перекусить и спать.

– Конечно! – Мальчик засуетился, доставая из объемистого рюкзака пледы, вино, сыр и всякие мелочи, полагающиеся непременными в горных походах.

Пат упала на расстеленный плед, накрылась другим и блаженно вытянула ноги, чувствуя, как они, освобожденные от груза обуви и плотных спортивных брюк, снова наливаются привычной упругой силой. Милош возился с костром.

– Не надо, – попросила Пат. – Я вряд ли в состоянии сейчас болтать у костра. Давай спать. – И последнее, что она увидела засыпая, были вспыхнувшие красным острые пики деревьев.

Пат проснулась оттого, что прямо в лицо ей светила огромная полная желтоватая луна. Она открыла глаза и мгновенно зажмурилась, не веря в то, что только что увидела. Но властная сила лунного света снова раздвинула ее веки. Над ней в накинутой на плечи козьей куртке стоял совершенно обнаженный Милош.

Луна обливала его гладкое юношеское тело блестящими струями. Одной рукой он держал свое восставшее естество, показавшееся Пат в этом изменчивом серебристом свете непомерно огромным, а другую ищуще, словно слепой, протягивал к ней.

– Помогите мне, фрау Фоулбарт, – мучительно, но твердо произнося слова, шептал он. – Все, все мои друзья, все уже узнали женщину… И мне очень стыдно, что я… Мне, правда, стыдно и трудно. Я буду боготворить вас. Помогите, помогите, пожалуйста! – в этом прерывистом шепоте звучала какая-то древняя магия, что-то пахнувшее влажной черной землей и теплой кровью охоты. Пат невольно приподнялась на локтях, не то, отодвигаясь, не то, наоборот, приближаясь к жадной и одновременно слабой руке Милоша. – Прошу вас, прошу, – все настойчивей шептал он.