Полина Поплавская - Уроки любви

– …А что там думают люди вокруг, это нам с тобой, майне цаубер медхен, [1]наплевать, честное слово! Ты лучше закрой-ка глаза на секундочку, как в детстве, и представь, что именно в такой же солнечный и тихий майский день Чарльз Говард, первый граф Ноттингемский, барон Эффингам, кузен Елизаветы Первой, полноправный командующий английским флотом – ну, если, конечно, не считать сэра Дрейка и сэра Наукинса – стоял расставив ноги на палубе своего флагмана и решал, то ли повести свои корабли, то есть главную часть флота, к передовым кораблям Дрейка и уйти от юго-западного берега, то ли… м-м-м… поспешить отойти на дистанцию дальнобойной пушки и тихонечко перейти канал. Но тут к нему со всех ног подбежал молодой офицер с выбившимися из-под парика огненно-рыжими волосами и крикнул: «Впереди по курсу неприятельские корабли, сэр лорд лейтенант-генерал Англии!» «Спокойно, Хенедж, спокойно, – пробасил граф, – у нас еще есть время для маневра. А вас за первое сообщение о решающей битве я жалую титулом баронета». И слава Богу, тот юный офицерик не погиб в кровавой морской каше, а стал родоначальником нынешних Фоулбартов, то есть баронов, а сами по себе они воевали еще и во времена Роз…

– Господи, и откуда ты всегда все знаешь!? – восторженно хлопнула в ладоши Джанет. – Чарльз, так тот всегда непременно начнет говорить про политическое значение, историческую обстановку, но за этим не увидишь ни человека, ни события.

– Ну, во-первых, работа у меня такая, а во-вторых, честно говоря, я просто тебе завидую. А потому – на случай исторических штудий – я весь в твоем распоряжении.

– А почему бы мне не заняться и моими ирландскими предками, если уж ты все равно достал мне пропуск в архив?

По лицу Стива пробежало облачко не то грусти, не то сожаления.

– Оставь эту работу Фергу, ведь и малышу надо будет чем-нибудь заняться, когда он подрастет, – отшутился он. Они уже стояли у массивных дверей архива, казавшихся Джанет вратами едва ли не в потусторонний мир, обещавший тем не менее неслыханные и счастливые открытия. – А ты, если, конечно, останется время, покопайся и в рядах неприятеля, то есть, я хотел сказать, просмотри списки дворян, воевавших на стороне испанской Армады. – И в ответ на несколько недоумевающий взгляд синих глаз добавил: – Это уже лично для меня.

– С радостью, па! – И Джанет скрылась в Прошлом, взмахнув на прощанье узкой рукой с изумительно длинными пальцами.

Эти несколько месяцев не прошли для девушки даром. С упорством, которое в юности еще так трудно разграничить с упрямством, она просиживала в архиве все свободное время, не только доискиваясь до столь нужных ей мелочей и живых подробностей, но и незаметно приучая мозг к дисциплине и ритму подлинного труда. На время была заброшена даже любимая медицина – а Джанет так и не изменила своего решения двухгодичной давности стать врачом. И несмотря на брезгливое ворчание деда, ахи и охи бабушки, откровенное удивление Пат и несколько насмешливое любопытство Стива, она упорно двигалась в нужном направлении.

Первый шаг заключался в том, чтобы не бояться крови, трупов, вывернутых наизнанку внутренностей и тому подобных «грязных» сторон медицины. Джанет повезло: она не только не сломалась на этом первом шаге, но и приобрела благодаря ему новый, так необходимый ей взгляд на вещи. Позапрошлым летом, впервые приехав к родителям в Америку, в Трентон, она попросила Стива сводить ее не куда-нибудь, а в судебно-медицинский морг, где, по ее мнению, можно было сразу увидеть все самое ужасное. Стив про себя чертыхнулся, но все же договорился о столь нестандартной экскурсии.

Они присутствовали на вскрытии, которое производил светило столичной патологоанатомии профессор Штейнберг. Джанет, забыв про сильно надушенный платок, который в последний момент сунула ей Жаклин, вся отдалась наблюдению за точными и скупыми жестами небольших рук профессора в голубых перчатках. Как две птицы, они то взмывали над лежащим на цинковом столе телом, то садились на него, хищно выклевывая что-то, – и вдруг профессор крылообразно взмахнул ими, и перед глазами толпы студентов в полной неприкосновенности предстали человеческие внутренности во всей их разумной законченности и гармонии. По рядам пронесся восхищенный вздох, а Джанет неожиданно и навсегда поняла, что красота была, есть и будет во всем, – надо лишь захотеть ее найти, увидеть и понять. И Стив, глядя на загоревшееся внутренним огнем лицо девочки, понял, что и на этот раз оказался прав, приведя ее в морг, втайне от Пат и под укоризненные взгляды Жаклин. А Джанет в свои четырнадцать с половиной осталась покоренной этой властной силой красоты. Открытие, сделанное ею, было для нее столь значимым, что, несмотря на все трудности в общении, она все же попробовала разобраться в этом вместе с Пат, но та, ценившая в первую очередь совершенство, не смогла или не захотела понять еще до конца не оформившиеся, смутные убеждения дочери, которая почувствовала, что красота и совершенство – далеко не одно и то же…

__________

И вот сейчас, сидя в полупустом утреннем кафе, она мужественно пыталась добыть эту ускользающую красоту: фразы в ее повести о Прошлом, которую она втайне ото всех сочиняла уже полгода, при всей их выстроенности и правильности казались ей мертвыми и уродливыми. Джанет нетерпеливо кусала губы, в глубине души уже сознавая, что у нее ничего не выйдет, ибо еще слишком мал тот мир, в котором она действительно могла чувствовать себя полноправной хозяйкой. А без уверенности в себе – она поняла это, когда начинала учиться петь, – ничего добиться нельзя. И все же с упрямством юности она снова и снова прогуливала школу, заворачивая через два квартала от дома в свое маленькое убежище, и пробовала все заново. Через несколько минут вполне удачного повествования под старым «паркером» неожиданно выплыло слово «ландскнехт», и Джанет, чуть ли не вслух ойкнув, снова отложила ручку, вспомнив о том, что погружение в Прошлое отняло у нее и ее вторую страсть – немецкий язык.

С детства воспитанная на сказках, девочка тянулась ко всему таинственному, смутному, непознаваемому – и немецкая литература предоставляла для этого самое широкое поле. Чего стоил только один человек без тени! Или угольщик со стеклянным сердцем? Или чудовищный, которого тем не менее обожали самые прекрасные девушки? [2]А от сказок Джанет неизбежно перешла к языку – но не к тому лающему, недолюбливаемому всей Европой, сухому немецкому пруссаков, а к нежному, горловому, похожему на лепет младенца с обилием неправильных «р» и «л» языку южной Германии – языку горного Шварцвальда и лесистой Швабии. Джанет обожала свою учительницу, выкопанную где-то Чарльзом, который уверял, что фройляйн Гетгер помнит еще промотавшихся русских князей в Баден-Бадене. Как бы то ни было, ветхая фройляйн действительно не только не охладила любви своей ученицы, но и научила ее говорить с подлинно южным акцентом. В пятнадцать Джанет уже пробовала писать на немецком стихи. Но желание разобраться в своем Прошлом – что означало для Джанет разобраться в первую очередь в себе – оторвало ее и от этого увлечения.