Эми Сон - Беги, хватай, целуй

Неудивительно, что прежняя учительница уволилась. Когда я ходила в еврейскую школу, самые гадкие наши проделки заключались в том, что мы обстреливали друг друга кусочками слизи из носа и ели на ступеньках при входе тощие китайские ребрышки. Что творится с моей старой округой, моей старой shul? [120] Синагога (идиш). Я медленно прошла через этот вихрь к своему стулу, хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и заорала:

— Замолчите! — Но дети меня проигнорировали. В конце концов, я сдалась и, обхватив голову руками, позволила им беситься до конца урока.

Когда я пришла домой, моя семья поджидала меня за столом.

— Как все прошло? — спросил отец.

— Не хочу об этом говорить, — ответила я.

Я пошла в спальню и швырнула сумку на кровать. На подушке лежали три фирменных конверта для деловых писем из журналов «Джи-Кью», «Эсквайр» и «Вог». Я вскрыла их один за другим. Формулировки в них несколько отличались друг от друга, но суть сводилась к следующему: «Вы в своем уме? Мы не можем печатать публицистику, написанную раскаявшейся лгуньей!»

— Ты видела почту — ту, что я положила тебе на кровать? — крикнула мама из столовой.

— Да, черт побери, я видела почту!

— По-моему, кто-то распсиховался, — услыхала я вполголоса произнесенные Заком слова.

Усевшись на край кровати, я уставилась на письма с отказами. Хотелось бы мне сохранять оптимизм, но как? Положение вещей было мне понятно. Если эти три журнала написали одно и то же, то другие не скажут ничего нового. Моя журналистская карьера окончена. Это ясно, как божий день.

Но я должна была обратиться к светлой стороне жизни. Неудачи не могут длиться долго. Пройдет несколько месяцев, и, в конце концов, пятно позора смоется с моего имени. В этом мире многие страдают от дефицита внимания. Больше того, полным-полно «бывших», некогда посрамленных, но сумевших рывком начать карьеру на следующем жизненном этапе. Ванесса Уильямс, Джон Траволта. Даже Джуд Нелсон. Я живу во времена возвращений. Слишком рано терять надежду.

На следующий день дела в еврейской школе шли немного лучше. Я разделалась с половиной листков с упражнениями еще до того, как дети начали швыряться разными вещами. Никто не сказал мне: «А пошла ты…» Но потом я отвела их в храм для tefulah, службы с молитвой, и, когда мы приступили к Kaddish, [121] Заупокойная молитва (идиш). «мальчик у писсуара» (которого, как оказалось, зовут Эзра) и его приятель принялись выкрикивать слова на иврите, отдаленно напоминающие английские ругательства, и пихать друг друга в ребра. В конце концов, мне пришлось растаскивать их в стороны, после чего они снова меня благодарили.

В среду, после занятий, мы договорились с Адамом поужинать в «Суэн». Когда я пришла, его еще не было, поэтому я взяла со стойки в вестибюле экземпляр «Сити Уик» и, усевшись за столик в глубине зала, стала ждать. Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:

«КОГДА ЛЮБОВНИК-МОРЕНИСТ СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ПЕРЕЕЗЖАЕТ ОБРАТНО в Сиэтл, я пошла в ванную, засунула в рот два пальца, и меня стошнило в унитаз. Правда, я и раньше вызывала у себя рвоту. Я время от времени проделываю это с тринадцати лет…» Сара Грин, рубрика «Я», стр. 27.

— Господи Иисусе! — воскликнула я, быстро листая газету в поисках рассказа.

Он назывался «Чистилище» — весьма удручающее повествование о разрыве Сары с Риком, ее булимии, приступах ненависти к себе и вообще всех ее проблемах с мужчинами. Это было кошмарно. Банально, но с претензией на сенсацию — худший вариант исповедального журнализма.

Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.

— Что это? — спросил он.

Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.

— Ну и как? — спросила я, когда он кончил читать. — Что ты об этом думаешь?

— Честно?

— Ага.

— Думаю, весьма неплохо.

— Ты в своем уме?

— Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.

— Но рассказ ужасен!

— Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.

— Не могу поверить, что ты на ее стороне!

— Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.

— Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.

— Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?

— В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!

— Чья бы корова мычала…

— Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!

— Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты — ее ближайшая подруга.

«Правда, теперь уже ненадолго», — подумала я.

Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.

— У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, — сказала она.

— Что за причина?

— В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?

— Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! — Любовник-моренист — что за дикость?

— Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! — Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. — Но это еще не все, — тихо произнесла подруга.

— Что еще?

— Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.

У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.

— И ты согласилась? — хрипло шепчу я.

— Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.

— Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?

— Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.

Начинается трупное окоченение, и я дико корчусь на ветру.

— Я думала, ты хочешь быть музыкантом! — ору я.

— Одно другому не мешает!

— Как ты могла так со мной поступить?

— Это не имеет к тебе никакого отношения! Это мое дело! Газета — не твоя собственность! Господи! А я-то надеялась, что ты за меня порадуешься.

— Как я могу за тебя радоваться, если ты крадешь мою жизнь?