Анатолий Тосс - За пределами любви

Вскоре вспышки стали рождать тени, среди них тоже попадались цветные, а потом и формы, очертания. Сначала что-то наподобие геометрических фигур, как будто она смотрит в медленно вращающийся калейдоскоп, но потом появились овалы, можно было различить глаза, подбородок, щеки. Сначала вдалеке, на большом расстоянии, но потом расстояние стало сглаживаться, все сошлось, стало близко, знакомо, понятно. Первый раз за долгое время.

– Понимаешь, Элизабет, я долго ждала, но время наконец подошло.

– Мама, – прошептала Элизабет. – Ты вернулась, мама. Я ждала тебя, я знала, что ты вернешься.

– Ну конечно.

– А зачем же ты лежала там, на столе, под белой простыней? – снова произнесла Элизабет.

– Под какой простыней?

– Ну там, на столе, в белой комнате, куда нас привезли с Во-Во.

– Ах там… – Мама улыбнулась. – Да я просто спала. Знаешь, я так устала, что просто заснула, где пришлось.

– А они сказали, что ты мертва, – удивилась Элизабет.

– Вот глупые. – Мама улыбнулась. Ах, как сразу стало хорошо от ее улыбки! – А я просто устала и заснула. А они придумали всякую ерунду. Смешно, да?

– Так значит, ты не умерла? – спросила Элизабет, заведомо зная ответ. И от него, от его очевидной простоты по телу растеклась теплая, сладкая волна. Элизабет сразу поняла: это и есть «счастье». И ничто другое счастьем быть не может.

– Конечно нет, – ответила мама. – Глупенькая, как я могла умереть, я ведь еще совсем молодая. И я люблю тебя. Пока я тебя люблю, я не умру.

Тут Элизабет вспомнила про коричневое пятно на мамином виске, про его рваные, неровные края, про такие же коричневые точки, ведущие к нему, и теплая волна тут же рассыпалась на мелкие, колкие куски, оголив беззащитное тело.

– А это коричневое пятно у тебя на лице, сбоку? – произнесла Элизабет. – Откуда оно взялось?

– Какое пятно? – снова удивилась мама и снова улыбнулась. Элизабет показалось, что она шутит с ней.

– Пятно… Они сказали, что это след от выстрела, что тебя убили выстрелом в висок.

Тут мама уже не смогла сдержаться от смеха – такого заразительного, что Элизабет сама не выдержала и стала хохотать вслед за ней. Сладкая волна снова собралась, склеилась из только что разрозненных кусков и снова укутала тело заботливой теплотой.

– Они так сказали? – смеялась мама. – Неужели именно так? – не могла успокоиться она. – От выстрела… – Ее глаза лучились смехом, а еще любовью. Любовью к ней, к Элизабет. – И ты поверила? Ничего глупее они придумать не могли.

– Наверное, нет, – согласилась Элизабет. Сейчас она любила маму, как никогда не любила, никогда в жизни. Никого она уже не будет так любить, как сейчас она любит свою маму.

– Да я просто поранилась, поцарапалась немного, – продолжала смеяться мама. – Там был осколок, маленький камушек, кусочек щебня, я им и поцарапалась. Подумаешь, немного крови. А они сказали тебе, что это след от выстрела? Надо же такое придумать.

– Так значит, все что, они говорили, – неправда? – снова повторила Элизабет.

– Конечно, – кивнула мама.

– И все теперь будет как прежде? Ты будешь ждать меня дома, когда я возвращаюсь со школы, Во-Во будет работать в доме, и все будет, как всегда?

– Вот об этом я и хотела с тобой поговорить, Лизи.

– О чем? – не поняла Элизабет.

– О том, что так, как было прежде, уже не будет.

– Почему?

– Понимаешь, все немного изменилось. Как тебе объяснить… – Мама задумалась. Она все еще улыбалась, но теперь задумчиво. – Помнишь, я тебе говорила, что мы с тобой – по сути одно целое. Что ты и я – это одно и то же. Что ты – продолжение меня, но и я – продолжение тебя. Просто мы продолжаем друг друга в разные стороны – ты продолжение вперед…

– В будущее, – стала припоминать Элизабет. – Да, ты так говорила.

– Ну вот, видишь, умничка, ты все помнишь, Лизи. Можно назвать это будущим и прошлым, хотя это и упрощение. Скажем, что мы просто продолжаем друг друга в разные стороны, тогда ведь вообще неизвестно, кто кого продолжает.

– Ну и что?

– А то, что теперь, когда меня нет, ты должна продолжить меня.

– Я не понимаю, – удивилась Элизабет. – Ты же говорила, что с тобой ничего не произошло, что ты просто спала.

Мама снова рассмеялась:

– Так и есть, я просто сплю. И ничего не произошло. Но только ты знаешь об этом, это для тебя ничего не произошло, и именно потому, что ты продолжила меня. Иными словами, ты стала мной. Понимаешь, я заснула, а ты стала мной.

– Я не понимаю… Что это означает? – Элизабет покачала головой.

– Это означает… – сказала мама и погладила Элизабет по щеке. Касание было щекотным, но и нежным одновременно, а главное – абсолютно реальным. Элизабет даже почувствовала тепло маминой ладони. – Это означает, Лизи, что в твоей жизни ничего меняться не должно. Просто теперь ты должна жить не только за себя, но и за меня тоже. Понимаешь, теперь ты должна объединить в своей жизни две – свою и мою. Тогда и получится, что я продолжусь в тебе. Ты ведь часть меня, помнишь? Ведь не случайно мы так похожи, ты будто копия меня в молодости.

– Я должна? – переспросила Элизабет.

– Нет, не должна, конечно. Ты можешь делать, как считаешь нужным. Но так было бы правильно, понимаешь?

– Значит, я должна жить твоей жизнью? – повторила за мамой Элизабет, но повторила вопросом.

– Не только моей – своей тоже, – улыбнулась мама. – Но и моей, ты ведь уже взрослая, ты сможешь понять меня. И все тогда сойдется и будет правильно. Ты поняла?

Элизабет кивнула.

– Конечно, ты же умничка, Лизи. Ты сама во всем разберешься и все сможешь сама отобрать.

– Что отобрать?

– Ну, что взять из моей жизни, что – из своей. Ты же умничка, ты разберешься.

Мамин голос вдруг отдалился, хотя лицо все еще оставалось тут, рядом.

– Хочешь, я тебя поцелую? – раздалось уже едва слышно.

– Да, – ответила Элизабет.

А потом она увидела мамины глаза совсем близко и тут же ощутила прикосновение губ, нежных, мягких – они трепетали, вот и оставили на щеке мягкий, нежный, трепещущий поцелуй. Он так и остался на коже, не рассыпался, даже когда мама стала отдаляться туда, в туман, в темноту, и последнее, что Элизабет еще смогла увидеть, – была мамина улыбка, все понимающая, все прощающая. Вообще все!

– Но ты вернешься? – произнесла Элизабет в почти уже полную темноту.

– Ну конечно, – едва расслышала она из уже несуществующего далека. И оттого, наверное, Элизабет открыла глаза.

Она лежала, не понимая, где сон, а где реальность. Может быть, эта незнакомая комната, едва подернутая дымкой смутного, едва дышащего рассвета, и есть сон? А то, что произошло во сне, – есть единственная реальность? Элизабет лежала на кровати и не могла понять. Мамин поцелуй по-прежнему тлел на щеке, казалось, его можно было потрогать, только поднеси руку. И оттого, что она только что видела маму, говорила с ней, чувствовала ласку ее руки, ее поцелуй, – от всего этого Элизабет стало хорошо, легко, как давно уже не было. Может быть, никогда прежде.