Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды

Однажды Таллури вдруг узнала несколько букв своего родного языка.

— Смотри, смотри! — кинулась она к Энгиусу. — Пирамидка знает мой язык!

— О! — Энгиус был, похоже, приятно удивлен. — Она и на тебя настроилась! Это хороший знак. Что же ты прочла?

— Вот видишь, здесь из зеленых искорок сложилось слово «море». А тут, справа, из белых — «дельфин»! А это, рыженькое, нет, скорее золотистое, не знаю, как сказать, но оно похоже на мое имя. Звучит немного странно. Наверное, в Тууле так раньше говорили, ведь имя мне дал дед.

— Верно. Это слово звучит так же, как твое полное имя, а значит оно — «любопытный зверек, служащий боже— ству», — он взглянул на затаившую дыхание Таллури почти с лаской: — Хорошая настройка. И просто великолепная работа! Я говорю об игрушке. Теперь следи внимательно за рисунками на разных сторонах — пирамидка станет не только развлекать тебя, но и загадывать загадки или предложит игру. Я сам не до конца знаю, что и как, — Энгиус взял пирамидку и стал вглядываться в ее мерцающую глубину: — Мой друг сказал: «Отдай игрушку зверьку, что живет в твоей пещере». Зверек — так назвал тебя он. А ведь я даже не упоминал о тебе!

Целыми днями Таллури собирала и разбирала свою игрушку, озадаченно поворачивая ее так и этак, то ахая от восторга, то хмуря лоб и слизывая пот с верхней губы.

— Да, — вдруг пришло ей на ум, — а отчего ты сказал «подарки»? Не «подарок», пирамидка, а именно «подарки»? Я точно помню.

— Ты точно помнишь. Это так, я сказал «подарки» и вручил тебе пирамидку. Но я не оговорился. Я хотел, чтобы ты сама спросила. Это значило бы, что ты внимательна, чутка к тому, что я «нес» в тот момент в себе.

— Я оказалась нечутка… — расстроенно прошептала Таллури.

— Небрежна, — уточнил Энгиус. — Слово прочно осело в твоем сознании, хотя ты пренебрегла им на время в пользу игрушки. Да, есть еще один подарок. И считаю, он гораздо важнее для тебя.

Она внимала.

— Мы скоро уйдем отсюда, — жрец сделал торжественную паузу. — Наше заточение окончено!

Но Таллури не знала, радоваться или огорчаться, поэтому не выразила никаких эмоций.

— Ты в замешательстве, — констатировал Энгиус. — Что ж, это нормально. Но уверяю, то, что ждет тебя впереди достойно твоей радости. Уточним: открыто выражаемой радости.

Она непроизвольно улыбнулась:

— Что же ждет меня, Энгиус?

— Университет!

Горы, долгие месяцы остававшиеся им добрым убежищем, высились за спиной — на несколько часов хода Энгиуса и Таллури поглотил лес. Он обступал их со всех сторон и, касаясь хвойными лапами рук, плеч, спин, будто прощался. Снова, как и год назад, жрец вел Таллури по тропе, теперь уже окончательно затерявшейся в траве и молодом подлеске. Каким-то образом они вышли на поляну, ту поляну, где некогда выпрягли Ечи и оставили повозку.

И следа не было, что кто-то побывал здесь хотя бы раз. Повозка стояла на прежнем месте. Энгиус, борясь с высокой сильной порослью душистых трав, обошел ее со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул:

— Что ж, все в порядке, слава Единому! Дальше поедем на лошади.

Таллури подняла от удивления брови:

— Ты хочешь сказать, что лошадь знает, что мы ждем ее?

— Вот именно.

— Она придет? Сама придет?

— Это очень умное, а главное — очень интуитивное животное. Ечи придет непременно. Довольно таращиться — брось дорожный мешок и живо принимайся за работу: надо освободить повозку от травы.

Таллури обрывала руками тугие стебли вьюнов, ползучих и многоколенчатых растений, которые оплели повозку со всех сторон, проросли до облучка, вцепились в каждую доску, каждую деталь, впутались в спицы колес. Энгиус проверял крепежи.

Ленивое добродушное пофыркивание отвлекло их от работы.

— А, Ечи! — приветствовал Энгиус лошадь. — Доброе животное. Славное. Я рад тебе, хоть и не звал пока. Кто же это сделал?

— Это я! У меня получилось! — Таллури подбежала и потрепала коня по короткой жесткой холке. От его шкуры пахло лесом и летом, а от всего существа этого почти дикого животного веяло духом свободы и умиротворения.

— Молодец, Ечи, — заключил жрец, осмотрев заодно и коня, — ты с толком провел это время: здоров, силен, спокоен.

Ечи несколько раз наклонил голову, словно покивал, с достоинством принимая похвалу, и прошел к повозке, со знанием дела встав впереди.

Миля за милей была отсчитана по проселку в обратном порядке до Главной трассы, ведущей в Город.

Встал ли Ечи перед съездом на магистраль потому, что не знал, куда шагать дальше, или замешкался возничий, а конь лишь уловил его мысли, было непонятно. Но Ечи действительно неожиданно встал и стоял, спокойно опустив голову, лишь время от времени фыркал, прядал ушами и обмахивал себя хвостом.

Линия трассы с металлической жесткостью прорезала долину. Они могли видеть ее на многие мили — вправо и влево. Энгиус задумчиво молчал, а Таллури, впившись взглядом в дорогу, и не думала о нем: зрелище, представшее ее взору, было достойным внимания. Мало сказать, что трасса ожила — она бурлила жизнью. Картина настолько отличалась от того, чему свидетелями они были год назад, что просто дух захватывало!

В обе стороны непрерывным потоком шли экипажи всех размеров и видов. В центре неслись огромные серебристые и черные машины, по бокам от них с достоинством следовали разноцветные аппараты меньшего размера, с краю дороги, время от времени обдавая Таллури и Энгиуса пылью, деловито стучали копытами лошади, запряженные и в самые простые телеги и возки, и в дорогие ладьеподобные экипажи, задрапированные прекрасными тканями. А еще то тут, то там высоко над трассой проносились легкие и стремительные летучие устройства. Люди на магистрали поднимали головы и вглядывались им вслед.

Ошеломленная Таллури во все глаза смотрела на происходящее. Потом, не выдержав, невпопад спросила:

— Ты не пользуешься машиной, Энгиус, потому что ты — сын Бога Единого?

— Не вижу связи, — откликнулся жрец с хрипотцой и тут же кашлянул.

— Ну, я подумала… когда ты мне объяснял про разделение между атлантами… что теперь только технократы пользуются машинами.

— Все пользуются машинами. Вопрос — для чего? Также, как знаниями и интуицией пользуются не только сыны Закона Единого. Тот же вопрос — во имя чего, для чего?

Таллури кивнула. Оба примолкли.

Они все еще стояли на проселке, словно отгороженные от мира невидимым занавесом. Острое, как укол иглы, пронзительное чувство посетило Таллури: будто бы Энгиус бесконечно одинок. Она «считала» это неожиданно для самой себя. Но тут же поняла (а может быть, уверила себя?) — нет, не одинок, а свободен. Независим — до полной отделенности от всего мира, от «проносящейся» перед ним жизни, представленной сейчас суетным потоком машин.