Маргарита Разенкова - Осень Атлантиды

Рамичи появилась в проеме окна. Ободренная Таллури продолжила:

— Если бы ты мне объяснила!

Рамичи фыркнула, но через мгновение заговорила:

— Я не ссорюсь, и уже сама измучилась. Я все это время пытаюсь понять тебя и, может быть, помочь.

— Тогда говори прямо, что тебя беспокоит.

— Прямо? Хорошо! Значит, так, — произнесла она решительно, но тут же ее напор угас: — В общем… — она грустно понурилась и умолкла, пряча лицо в ладонях.

Таллури всплеснула руками:

— Ну, дружочек мой, что ты? Хочешь, я за тебя скажу? Хочешь? Я, кажется, поняла, и если не ошибаюсь, ты боишься, что я могу влюбиться в… — она сама вдруг запнулась, — в этого человека, и мои чувства помешают учебе, или это сломает мою жизнь? Так?

Они сели рядом, и Таллури обняла Рамичи за плечи. Подруга наконец заговорила, шмыгая носом, глотая готовые прорваться слезы:

— Считай, что я просто так говорю. Болтаю. Но я хочу, чтобы ты знала: военные — особая каста. Жрецы войны. Живут отдельно в специальной части Города. Каждый день и каждая ночь их жизни — война. Смысл их существования — война, их судьба — война. Их почти никто никогда не видит. Высший состав иногда участвует в разных религиозных церемониях и празднествах. И только. И они никогда не заводят семьи, это для них невозможно.

Таллури было отчего-то грустно это слышать, но она сказала всего лишь:

— И ты из-за этого сейчас так горько рыдаешь и не общаешься со мной с зимы? Ведь меня это не касается, — она даже улыбнулась такому странному ходу мыслей подруги и добавила: — Я ни за кого замуж не собираюсь. Тем более за него. Ну и выдумки у тебя!

Рамичи посмотрела на Таллури и печально вздохнула:

— Ну, не знаю. Может, я и ошиблась про того человека, но есть еще одно, очень для меня важное! Послушай. Я ведь об этом только и думала все это время, — ее глаза теперь уже откровенно наполнились слезами, и если в начале она еще пыталась устоять и выговориться без слез, то к концу уже рыдала не сдерживаясь: — Я подумала, что было бы просто чудесно нам с тобой породниться, а ничего не получ-а-а-ется-а, я бы вышла замуж за Нэфе-фе-фе-тиса, а ты за Клими-ми-ми-я-а-а…

Таллури слушала, разинув рот. Уж такого бы ей в голову не пришло никогда. Рамичи продолжила, взяв себя в руки:

— Я люблю Нэфетиса. Для тебя это новость?

— Да… нет… Прости, я не обращала внимания, не замечала ничего.

— Да, я знаю, — она неожиданно встала, ушла в комнату, пошуршала там чем-то и вернулась обратно на галерею: — Вот, — в ее руке оказался браслет тонкой работы — серебро с орнаментом из цветов лотоса: — Это «браслет обещания».

— Что это?

— Наши родители, мои и Нэфетиса, они же дружат, я говорила тебе, пообещали друг другу поженить нас с Нэфетисом, если мы с ним не будем против.

— И что теперь?

— Теперь? Он носил свой браслет постоянно, но, чтобы показать, что девушка не возражает против брака, она должна надеть свой браслет, когда ее суженому исполнится двадцать лет.

— И ты?

— Я надела, а он… кажется, даже не заметил!

— Он очень внимателен к тебе, — как можно сердечнее сказала Таллури. Что еще она могла сказать?

— Да, он уделяет мне много внимания, но… и всё, — Рамичи передохнула и, словно приступая к новой теме, набрала воздуха в легкие и неожиданно выпалила:

— А ты — наоборот! Климий любит тебя, а ты к нему… как к брату. Ничего не получается!

Таллури слушала ее в таком замешательстве, что сумела выдавить из себя лишь:

— Я… я не знаю, что сказать… прости меня, не знаю, чем тебя утешить.

Они сидели рядом обнявшись и вздыхали.

— Ладно, — Рамичи успокоилась, — тебе завтра рано вставать. А я еще хочу тебя проводить. Давай спать.

— Ты ложись, конечно. — А ты?

— Я посижу немного на галерее. Мне теперь хочется подумать обо всем, что я услышала. Ты так много мне сказала.

Рамичи вскоре уснула как младенец. А Таллури и вправду не спалось. Она решила поразмыслить о том, что ей наговорила Рамичи. Очень быстро она решила, что, скорее всего, подружка переволновалась из-за Нэфетиса, напридумывала лишнего о Климии и заморочила голову и себе, и Таллури.

Эта сиреневая летняя ночь была дивно хороша, слышалось пение ночной птицы, веяло чем-то ароматным из сада, и приятно думалось о предстоящем путешествии (наконец!) к морю. Совершенно ни о чем не хотелось в такую прекрасную ночь беспокоиться. И то, что напридумывала о ней и о Климии расстроенная Рамичи, тоже как-то не волновало. Все-таки у Рамичи богатое воображение! Надо же было ей такое придумать: «Климии тебя любит». Чудачка! Это все оттого, что она любит Нэфетиса, поэтому и его брата оделила чувствами. Таллури улыбнулась. Это Климия-то!

Хорошо, что они помирились. Вот только ужасно жаль, что подруга так огорчилась и плакала из-за Нэфетиса. И Таллури, мысленно позвав на помощь белого дельфина Рра, стала думать о Нэфетисе, впрочем, точно не зная, что ему «сообщить». Может, он и сам догадается?

Через какое-то время медитацию прервал неясный шум из-за балюстрады: снаружи, по стене, цепляясь за тугие побеги винограда, кто-то карабкался. Было понятно, что лезут с предосторожностями, и также было понятно, что это не получается — лезущий шепотом поругивался себе под нос.

Через мгновение над перилами галереи появилась голова Нэфетиса.

— Ага! — тут же прошипела ему в лицо Таллури, и Нэфетис чуть не свалился. — Свидание! Так-так!

— Я… нет, Таллури, ты все не так поняла!

— Разве? — Таллури сдвинула брови.

— Да! Это я виноват, Рамичи ничего не знает. Она, ты знаешь, такая… Хорошая!

— Угу, — «Не слишком ли я мрачна?»

— Я уверяю тебя, она правда не знает. Какой я болван! Не знаю, что заставило меня вот так явиться. Я давно хотел ска— зать ей, да все не решался, что… Кое-что важное! А тут что-то позвало! Теперь ты станешь думать о ней дурно?

— О ней — нет.

— И правильно!

— Но мне хотелось бы быть уверенной в чистоте твоих намерений, — Таллури говорила старательно нелюбезно. Она не имела никакого права говорить с другом таким тоном, но ей очень хотелось отомстить за Рамичи, и она вовсю пользовалась замешательством Нэфетиса.

— О, уверяю тебя! Ничего такого!

— Хорошо. Я поняла: ты хотел лишь поговорить с Рамичи без помех. Днем вокруг полно людей и все такое. Верно?

— Именно так, Таллури!

— Ладно, — она смягчила голос, — Рамичи очень устала, она спит. Передать ей что-нибудь?

— Нет, — твердо ответил Нэфетис, — я уж сам.

— Завтра я улетаю, она пойдет провожать меня. Обещай сказать ей то, что так нужно вам обоим.

— Это заметно?

— Конечно. Всем, кроме вас, — она подумала и добавила честно: — И кроме меня. Наверное, вам пора объясниться. Обещаешь мне?

Нэфетис уже взял себя в руки и улыбался:

— Обещать тебе — это значило бы, что ты меня вынудила. А я сам хочу этого. Поэтому завтра скажу Рамичи, что люблю ее.