Мари Фишер - Нежное насилие

– Да ладно, я и сама справлюсь, – сказала Хельга.

– Об этом и речи быть не может. Тебе ведь тоже надо переодеться к театру.

– Надеюсь, Даниэла не станет устраивать никаких представлений по поводу того, что придется сменить джинсы на платье. В джинсах я ее, во всяком случае, в театр не поведу.

– Ну, ты уж с ней как-нибудь разберешься!

– По крайней мере, я не позволю ей устраивать мне сцены.

Катрин сразу же почувствовала за этими словами скрытый упрек в свой адрес, но обсуждать эту тему не стала, а вместо этого включила пылесос и тем самым прекратила всякие дальнейшие разговоры.

Потом, когда Катрин вслед за матерью поднималась вверх по узкой лестнице, Хельга бросила через плечо:

– Ну, желаю тебе хорошо развлечься, дорогая. Пусть этот вечер будет полон чудес. Только не забудь нам позвонить.

Катрин остановилась, словно споткнувшись.

– Это обязательно?

– Да, да, дорогая, ты же понимаешь. Именно сегодня. Иначе мне не уложить Даниэлу в постель: после театра она будет сильно возбуждена и ни за что не заснет, пока не поделится с тобой всем увиденным.

Катрин снова стала подниматься по лестнице.

– При всем желании не могу тебе этого обещать, мама.

– Ничего, дорогая. Тогда мы сами позвоним тебе. У нас ведь есть номер твоего телефона в Дюссельдорфе.

Хельга Гросманн молчала до прощания с Катрин. Но вот дверь за дочерью захлопнулась. Хельга налила стопку коньяка и отнесла в свою комнату. Пора бы уже начать переодеваться, но руки дрожали так сильно, что она была не в состоянии хотя бы чуточку подкраситься. Ее охватили бешенство, волнение, глубокая обида.

Чего только не делала она для дочери! Ведь после развода только для нее и жила. А вот, поди ж ты, стоит этому типу только позвонить или прислать телеграмму, и дочь в следующую секунду уже несется к нему на всех парах, позабыв обо всем на свете.

Ведь они обе так радовались предстоящему в этот вечер посещению театра, даже еще раз перечитали пьесу Бернарда Шоу и обсудили различные варианты заключительных сцен, предложенные автором для постановки. А теперь все это оказалось ни к чему. Катрин имела дерзость заявить совершенно простодушно и даже чуть рассеянно: «Я совсем забыла об этом!»

Хельга Гросманн глотнула из стопки и, ощутив приятную теплоту в желудке, вынуждена была даже сдерживаться, чтобы не опрокинуть в себя единым махом всю оставшуюся жидкость.

Хотелось громко выругаться. Ведь она всегда служила Катрин опорой, даже в истории с тем глупым, поспешно заключенным браком, который все равно не мог принести ничего хорошего. Что бы стало с Катрин, если бы не мать, которая всегда стояла с ней бок о бок, обеспечивая ей домашний уют, защиту и прикрытие? Нет-нет, благодарности Хельга вовсе не ждала и никогда на нее не рассчитывала. Но она надеялась хотя бы на то, что Катрин когда-нибудь поймет: нет больше никого на свете, кто любит и понимает ее так же, как мать.

Зачем ее дочери мужчина? В сети этого типа ее затянуло только плотское влечение, тут не могло быть ничего другого. И к тому же Жан-Поль женат. Вся эта мерзкая история вызывает просто отвращение.

Страшную боль она испытала когда-то, узнав, что Густав ее обманывает… Ныне Хельга уже ничего не ощущала – слава Богу, тот кусок жизни остался целиком в прошлом, – но забыт он не был, да, наверное, так и не забудется. И надо же такому случиться, что теперь ее дочь играет в жизни женатого человека ту же роль, какую когда-то играла маленькая Жозефина.

Хельга сделала еще глоток и с облегчением почувствовала, что дрожь в руках постепенно проходит.

«Впрочем, полной аналогии, конечно, нет», – призналась она самой себе. Она, Хельга, в те годы полностью доверяла мужу, была убеждена, что принесла ему счастье, никогда и мысли не допускала о том, что его заинтересует другая женщина. Вплоть до сегодняшнего дня Хельга не могла понять, что толкнуло Густава в объятия этой вульгарной девчонки Жозефины. И не только в сексе тут было дело, ведь его им хватало и в собственном браке… Как бы там ни было, измена Густава была для нее как гром среди ясного неба.

Другое дело – супруга Жан-Поля. Как ее зовут? Чем она занята? Сколько ей лет? Есть ли у нее дети? Почему Катрин никогда и словом о ней не обмолвится? Ведь эта законная жена должна понимать, что ее муж не хранит ей верность. Как можно ожидать этого от человека, который постоянно в пути, этакий писатель-путешественник? «Писатель-путешественник» – одно название чего стоит! Да и вообще звучит все это несерьезно. Нет сомнений, что Катрин для него – лишь одна из многих. Как же может хорошо воспитанная дочь Хельги пускаться в такую авантюру?

Если бы можно было хоть раз высказать все это Катрин прямо в глаза… Но это не привело бы ни к чему, кроме крика, слез и брани. Бессмысленно. Когда на нее, Хельгу, обрушилось жестокое разочарование из-за измены Густава, она отказалась от мысли устраивать какие-то сцены. Она просто упаковала свои чемоданы, взяла за руку ребенка и пошла прочь.

Если бы она уступила своему желанию высказать дочери все, что она думает о ее поведении, то пришлось бы сделать и следующий шаг – выбросить ее на улицу. И что бы стало тогда с Катрин? А с Даниэлой? И только ей, Хельге, опасаться нечего, она способна шагать по жизни и в одиночестве.

Это она доказала, уйдя от Густава. Она не приняла от него никаких денег – взять их казалось ей постыдным после того, что он совершил. Вместо этого она уговорила родителей выплачивать ипотечные взносы за дом, расположенный на улице Моцарта, чтобы этот дом стал частью ее наследства. Вложив соответствующие средства, она оборудовала на первом этаже торговую лавку и, став хозяйкой «Малой вязальни», обрела независимость. Ей было необходимо доказать Густаву, что она обойдется и без него. Хельга с удовольствием бы вернула себе и девичью фамилию, но отказалась от этого только ради Катрин.

А теперь Густав ставит себе в великую заслугу, что устроил для Катрин эту квартиру в Дюссельдорфе. До чего же глупо этим гордиться! Ему бы никогда не собрать нужную сумму за такой короткий срок, если бы она, Хельга, тянула из него деньги, как это делают другие женщины после развода. И для чего дочери эта квартира? Намерение Густава очевидно: вбить клин между Хельгой и дочерью. Но до сих пор это ему не удалось, да никогда и не удастся. Пусть Катрин, если это ей нужно, время от времени катается в Дюссельдорф и обратно, встречается там с каким-то мужчиной или пребывает одна – Хельга и дальше будет помалкивать. Придет время – и Катрин все же поймет; поймет, как хорошо в родном доме; поймет и то, что вовсе не обязательно иметь для счастья мужчину. Ведь сама она, Хельга, доказала это дочери собственной жизнью. А если бы захотела, то всегда могла бы с кем-то сойтись.