Аглая Оболенская - Исполни волю мою

Из палаты девушка вышла просветлённой, оставив тревоги за незримой чертой вместе с кошмарами и самоедством. Она победила демонов и поцеловала прекрасного принца. Теперь всё будет хорошо. Не может быть плохо. Просто не имеет права! В руках она комкала вафельное полотенце, впитавшее прозрачную густую влагу с Ромкиного живота — их общий любовный коктейль. Машинально спрятала руки за спину при виде Марка. Он шёл ей на встречу, издалека почувствовав разительную перемену в девушке. Распушившиеся волосы, небрежно собранные в хвост, блестящие глаза и глупая счастливая улыбка больно укололи в сердце. Не надо прятать полотенце, когда всё написано на лице. Заглавными буквами. Хотел пройти мимо, не смог.

— Ты откуда?

— Оттуда. Извини, мне надо идти в гостиницу. Увидимся завтра.

Почему так больно? Ты же сам её оттолкнул! Безвольная тряпка. И где наш папа, решающее слово за ним…

Вспоминая нашу последнюю встречу, я каждый раз пытаюсь мысленно её пережить, не упустить ни одной детали, даже самой незначительной. То утро было отчаянно солнечным в преддверии холодной и дождливой осени. Но осень наступит потом, позже, и не важно, какой она будет без него.

Мы встретились в коридоре. Ромку опять куда-то везли на высокой каталке. Да, очень высокой — она доходила мне до диафрагмы. Я догнала его и сразу испугалась, он смотрел на меня, словно просил прощения.

— Аня, я чувствую себя предателем!

— Но что случилось?

— Мне будут делать трансплантацию. И я не смог это остановить, понимаешь?

Значит, Эдуард Петрович добился своего. Конечно, Андрвал предупреждал, что именно так всё и произойдёт. Я огляделась — Марка нигде не было.

— Куда тебя увозят?

— Переводят в другое отделение… Сегодня начнут облучать.

Ах, точно, стопроцентная изоляция от внешнего мира во избежение инфекции. Затем пересадка и два-три месяца ожидания результатов приживления. Мне стало тревожно за него.

— Аня! — каталка упёрлась в двери лифта.

Надо что-то сказать! Весомое, запоминающееся. Вечное… Но что? Я вдруг поняла — нет слов, способных выразить то, что я чувствую сейчас. Их ещё не придумали.

— Постарайся выдержать. Пожалуйста!

— Ладно.

— Я буду ждать тебя. Всё время.

— Аня…

Внезапно двери лифта со скрипом разверзлись. Два жутких стеклянных глазка в металлической оправе исчезли в стенных проёмах, открыв уютное нутро древестного цвета.

— А-анечка…

Никогда не забуду огромных сине-серых глаз, надломленных бровей и пронзительной улыбки на бескровных губах. Стеклянные глазки снова съехались. Через них можно было увидеть, как лифтёр нажимает нужную кнопку, оборачивается к санитару и всё покрывается чёрной пеленой. Мне стало дурно. Уперевшись руками в мёртвые двери и опустив голову, я переждала, пока тошнота отступит, и только тогда, оттолкнувшись от них, поплелась куда-нибудь сесть. Не хотелось ни о чем думать, никого видеть и никуда двигаться. Сколько я так просидела? Пять минут или пять часов, не знаю. Часы забыла в гостинице, очень спешила.

В вестибюле обнаружила Лилию Германовну. Она стояла у окна и внимательно разглядывала висевший сбоку плакат. Я тоже уставилась на него — огромная капля крови и два лиллипута под ней, пожимающие друг другу руки. Они хором улыбались, совершенно не подозревая, что капля вот-вот задавит их своей массой. Надпись сверху гласила: "Помоги ближнему! Если не ты, то кто же?" Вместо точки — жирный красный крест и адреса донорских пунктов приёма крови. Лилечка не увидела меня, скорей почуяла.

— Здравствуйте, Аня.

— Здравствуйте.

— Глупый плакат. От подобной агитации хочется убежать и спрятаться. Вы встретились с моим сыном? — она спросила как-то странно, то ли стыдясь, то ли обвиняя. Жаль, плакат рисовала не я.

— Да. А вы?

— Не успела. Поезд опоздал. Врачи обещали пустить туда, посмотреть через стекло. Когда сочтут возможным. Я так… — оборвав себя на полуслове, маленькая женщина съёжилась и окаменела, глядя сквозь моё плечо.

Я обернулась. Прямо на нас шёл высокий немолодой мужчина. Слишком резкие и знакомые черты. Эдуард Петрович. На холодном лице не дрогнул ни единый мускул, когда он чеканил шаг мимо. Словно мы с его женой те самые два лилипута, обреченные захлебнуться нависшей кровью, а ему нет до нас никакого дела.

— Что с ним? — я со страхом провожала прямую удаляющуюся спину. Лилечка вздохнула-всхлипнула, не рассчитав, большую дозу воздуха и, обмякнув, стекла на стоящий рядом диван.

— Я привезла медкарту Марика двадцатичетырёхлетней давности. А Ромке уже начали давать химию и облучать. Если в кратчайший срок не найдётся донор, мой сын умрёт.

Мне было безумно жаль эту женщину, разрывавшуюся между человеческим долгом и материнской любовью. Как бы она ни поступила — никто не вправе судить её кроме неё самой. Я села рядом и положила голову ей на руки, вклинившиеся в колени. Оставалось только ждать. Проснулась от быстрой речи, бессвязные отрывки колотились в уши.

— Завтра к вечеру…

— Правда привезут?..

— …сказал, что точно уверен…

— Сколько ждать… ции?

— Потерпи…

— … отвезти Аню… пожалуйста!

Я протёрла глаза. Ночь на дворе. Яркий свет ламп в коридоре и холод. Меня трясло. Возле дивана возвышался Марк, или как бишь его? А, да, Мартин. По-английски это бы звучало — Ма-тин, с ударением на "а". Откуда я помню? Фильм какой-то американский. "Муха два". Смотрела давным-давно с сурдопереводом, причем, плохим, вот и запомнила. Аня-дурочка, о чём ты думаешь? Немедленно возьми себя в руки!!!

— Марик, у неё озноб. Есть с собой тёплая одежда?

Единственной тёплой одеждой оказался его синий пуловер. Меня кое-как одели. О-о-о, забытый запах… И тепло… Ма-тин!

— Вези её в гостиницу. Уложи и дай аспирин! Скорей же!

Я позволила обнять себя, погрузить в машину и даже адрес рассказала без запинки. Ключ извлекли из джинсов руки, ласкавшие некогда то, что находилось под джинсой. Ма-тин… Он уложил моё вялое тело в постельку, укрыл всем, что имелось поблизости — ведь помнил же страсть бедной девушки к тяжестям. Сгонял к администратору за аспирином и зря. Вот бедолага! Принимать эту гадость внутрь я отказалась наотрез. Теперь нельзя. Так-то!

На следующий день я более-менее держалась на ногах. Плохие прогнозы по поводу простуды не оправдались. Простой нервный срыв, с кем не бывает. В больнице дальше холла идти некуда, я села на знакомый диван. Кроме меня на нём сидели мужчина и женщина, тоже ждали кого-то или чего-то. Приговора, диагноза, справки. Они покинули диван первыми. Я продолжала сидеть. Часам к двум дня из-за стеклянных дверей слева показалась Лилия Германовна. Без лица. Я её сначала не узнала. За нею Марк — без лица. У меня галлюцинации? Двинулась к ним с плохим предчувствием. Марк отвернулся, пряча то, чего не было. Лилечка слабо улыбнулась.