Татьяна Туринская - Сюрприз в бантиках

Опоздавшему, как водится, настойчиво предложили штрафной стаканчик. Кабы не две предыдущие рюмочки, Вадим начал бы отказывать, манерничая. А тут… можно сказать, душа уже разогретая, сама просит. С Юлькой-то в последнее время практически никуда не выходили, а если и случалось, так приходилось из солидарности обходиться без спиртного. Последние месяцы она едва переносила алкогольный дух.

Нельзя сказать, что Бахарев так уж трепетно относился к выпивке. Собственно, он вообще никогда раньше за собой такой тяги не наблюдал. А тут как-то все сошлось: и на Юльку разозлился, даже не поцеловал перед уходом, и продрог в дороге. Ну и, само собой, праздник. Кругом все сверкает огнями, переливается. Мишура, серпантины, колючие звездочки бенгальских свечей. Запах елки и мандаринов, фыркающее брызгами шампанское в высоких фужерах, ледяная водочка с непременным полукружьем сочного лимона на ободке тонкостенного стаканчика. Люди: нарядные, улыбчивые, все такие приветливые, какими Вадим ни разу не видел их за четыре месяца работы в компании. Тосты: примитивные и затейливые, принужденные и изящно-тонкие, пошловато-юморные и претенциозные. Зажигающе-ритмичная музыка, многократным эхом отдающаяся от стен, в прах разбивающая дурное настроение. Одним словом, праздник. Новый Год.

От дурного настроения не осталось и следа. Теперь уже Вадиму не казалось, что корпоративная вечеринка накануне Новогодья, да еще и с обязательным присутствием сотрудников, с непущанием жен-мужей и прочих родственников, как настоящих, так и будущих, а равно с ними на всякий случай и прошлых — дурная затея. Отчего же? Очень даже уместная. Потому что настоящий Новый Год Бахареву предстояло провести в компании беременной жены, слезливой, обидчивой и непьющей, а так же ее родителей. В принципе, Вадим против них ничего не имел: теща, Татьяна Владимировна, душа человек, тесть отличный мужик. Но Новый Год все-таки хотелось бы отпраздновать повеселее. Наверное, не зря народ придумал, что как встретишь Новый Год, так его и проведешь. Провести целый год с Юлькой — пожалуйста, очень даже здорово, и дай Бог не один, а как минимум пятьдесят. Но это что же, и теща с тестем будут постоянно толкаться рядом?

А раньше, до женитьбы, Новый Год был для Бахарева настоящим праздником. То собирались у кого-то из друзей на даче — застолье получалось не слишком подготовленным и сытным, зато водки всегда имелось в избытке, а про компанию и вовсе говорить нечего: все свои, все такие родные, такие дорогие. Выйдешь на крылечко перекурить — а там деревце все в мишуре: за неимением елки наряжали яблоньку. Игрушки из города не везли — слишком хрупкие, пустое хлопотное занятие. А мишуру свернул, утрамбовал — легкая, и места практически не занимает. Где нужно вытащил, встряхнул — как новенькая. И так почему-то на душе приятно было, что у них не банальная елка, а новогодняя яблонька — ни у кого такой нет.

Последние же два года праздновали в ресторане. Тоже хорошо. Совсем не так, как на даче, но все равно здорово. Шикарная обстановка, все вокруг сверкает, народ сплошь незнакомый: нарядные, румяные с морозца дамы, солидные джентльмены. Правда, уже к двенадцати часам от солидности обычно ничего не оставалось, но все равно было здорово: музыка, танцы, благородный коньяк в пузатом бокале. А рядом Юлька. Красивая. Даже нет, не столько красивая, сколько… Ну почему же — и красивая тоже. Но кроме красоты было в ней что-то магнетически-притягательное. Рядом с нею невозможно было смотреть на других женщин — они все настолько сильно проигрывали Юльке в привлекательности, что будто вообще переставали существовать.

Юлька, она… Она такая… С самого начала такая. Бахарев посмотрел — и пропал. Правда, понял это несколько позже. А сразу просто почувствовал себя мужиком. Не мужчиной — этаким рассудительным ответственным джентльменом, готовым в любой момент предупредительно открыть перед дамой дверь, подать ей руку для опоры, или отодвинуть стул. Рядом с Юлькой он почувствовал себя мужиком. В чем-то неотесанным, в чем-то вообще далеким от цивилизации. Неандертальцем, одним словом. Диким и грубым мужиком, у которого мозг прикрыт не черепной коробкой, а тканью брюк.

Правда, мужичью сущность приходилось тщательно скрывать, чтоб не спугнуть ненароком девчонку. Однако держать себя в рамках приличия оказалось очень нелегко. И вовсе не потому, что Бахарев от природы уродился таким, невоспитанным мужланом — во всем была виновата именно Юлька, это из-за нее он перестал чувствовать себя человеком.

Однако постепенно дикость не то чтобы стала исчезать, она просто растворилась в других чувствах и ощущениях. Бахарев стал испытывать уже не только первобытное влечение, но и определенную духовную привязанность. Желание защитить, помочь, уберечь от невзгод хрупкую рыжую белочку стало превалировать над животной страстью.

А Юлька действительно была похожа на маленького бельчонка. Не только цветом волос. Скорее, это сходство ей придавала излюбленная прическа: два высоких хвостика, как ушки, торчали в разные стороны. От этого Юлька казалась озорной и быстрой. Да что там казалась — она на самом деле была такой. Веселой, шустрой, грациозной белочкой.

Куда только все это подевалось? Ни веселья, ни стремительности движений, ни тем более грации. Вместо белочки теперь была… Кто? Если продолжать сравнение с фауной, то, пожалуй, нынешнюю Юльку можно было сравнить разве что с ленивцем. С обожравшимся ленивцем. Та же неспешность движений, та же "грациозность". И, пожалуй, та же забавность — несмотря на безудержную медлительность, этот зверек вызывал неизменную улыбку. Так же и на Юльку невозможно было смотреть без улыбки.

Вроде и раздражали кардинальные перемены, происшедшие в ней, и в то же время с каждым днем в Бахареве росло чувство родства, единения с нею. И — почему-то жалость. Вадим пытался давить в себе эту жалость, как чувство, унижающее любимую. А та никуда не уходила. Больше того — сильно спорила по поводу унижения. Разве можно обидеть любимого человека искренней жалостью? Глупость какая. Вадим смотрел на жену, и его заливала волна умиления: маленькая, бедная девочка! Ее, совсем недавно такую хрупкую, раздуло до неузнаваемости. Как она, должно быть, переживала из-за своей временной некрасивости. Бахареву вновь и вновь было жалко ее, такую смешную и неуклюжую, слезливую до неприличия. И, жалея, тянулся к ней: погладить, поцеловать, успокоить… Пожалеть.

Однако теперь, очутившись на вечеринке без нее, почему-то обрадовался. И из-за радости своей чувствовал стыд и неловкость. Разве Юлька виновата, что стала такой? Это природа, ничего не поделаешь — дети тяжело достаются. Вот родит, и снова превратится в бельчонка. Наверное.