Жозеф Кессель - Яванская роза

„У каждого свой черед!" — смеялся Боб, обращаясь к колоссу. Но не мне ли был адресован этот сарказм?

А теперь никакой надежды! Желтокожий дикарь сторожил дверь Флоранс. Дикарь, которого ничто не заставит уйти.

Если бы у меня было много денег… Но в качестве состояния на „Яванской розе" у меня был лишь долг сэру Арчибальду.

Воспоминание об этом шуте гороховом принесло мне некоторое облегчение. Облегчение, надо сказать, того же свойства, что и мое страдание.

По меньшей мере, его-то я одурачил, высмеял, оставил в дураках (я не хотел думать о том, что это произошло с помощью Боба). Я, по крайней мере, отыгрался на нем. Что я мог поделать, если он использовал ярмарочного борца, чтобы защищать предмет своей старческой страсти?

Он не рискнул прийти один потребовать у меня объяснений. Я мог бы смести его одним махом руки, я мог бы…

В то время как я успокаивал себя таким образом, сэр Арчибальд вошел в обеденный зал и направился прямо ко мне.

— Лейтенант, — сказал он, — вы должны дать мне некоторые объяснения.

В манере, тоне сэра Арчибальда было что-то серьезное, похожее на достоинство, отчего я какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова. Даже Боб с любопытством взглянул на нас.

— К вашим услугам, сэр Арчибальд! — ответил я наконец.

— Мне необходимо быть с вами наедине!

— Само собой!

Мы вышли на палубу. Случаю было угодно, чтобы сэр Арчибальд остановился в том самом месте, где Ван Бек крутил меня как петрушку. Вновь я ощутил прилив горечи.

— Ну, вы желаете удовлетворения? — грубо спросил я. — Выбирайте оружие!

Сэр Арчибальд, казалось, не слышал меня. Он смотрел на перевернутую спасательную шлюпку.

Вдруг он схватил меня за рукав, я снова почувствовал дрожание алкоголика, и снова мне показался смешным его голос, когда он взвизгнул:

— Как далеко вы зашли с Флоранс?

Резким рывком я высвободился из его слабых рук и воскликнул:

— Спросите об этом у нее!

— Нет, нет. Она ничего не скажет. Я должен узнать это у вас.

— Что узнать?

— Все ваши… жесты… да… все гнусности!

Сэр Арчибальд с минуту помолчал, а потом тихим голосом произнес:

— Я хочу… хочу знать, что вы с ней делали.

Его неожиданный шепот, то, как он приблизил свое лицо к моему, дрожание губ, нездоровый блеск в глазах — все заставляло меня думать, что сэр Арчибальд страдал от ревности меньше, чем от мук извращенности.

— Обычно за такие подробности платят, — сказал я ему.

— О! Замолчите! О! Бог вас накажет!

Никогда не думал, что этот шут способен на такой рвущий душу искренний крик, такой жалобный и детский от горя. Я осознавал, что совершил проступок, который мне не удавалось охарактеризовать. И меня занимала только одна мысль — отделаться от сэра Арчибальда как можно быстрее. Я заговорил, как скотина.

— Вам хочется это знать! — крикнул я. — Пожалуйста! Я целовал, ласкал Флоранс, как хотел, как мне нравилось, а она все позволяла и говорила, что любит меня, что я — ее жизнь…

— Потом, потом? — лихорадочно шептал сэр Арчибальд.

— Вам этого недостаточно? Чего вы хотите еще?

— Вы с ней?.. Вы с ней?..

— Переспал ли я с ней? Это не дает вам покоя? Ну, так нет, успокойтесь! Ваш дорогой друг прибыл как раз вовремя.

Сэр Арчибальд прислонился к релингу, пропустил пальцы за ворот, будто задыхался. Я повернулся к нему спиной и сделал лишь шаг к коридору. Рывком, в который он, вероятно, вложил все свои силы, сэр Арчибальд ухватил меня за рукав.

— Если вы еще не все сказали мне, говорите быстро, — процедил я сквозь зубы, теряя терпение и готовясь к новой истерике.

Но сэр Арчибальд прошептал виноватым голосом:

— Вы очень на меня сердитесь?

От удивления я ничего не мог выговорить, а немыслимый человек продолжал:

— Вы не правы! Однажды, когда вы все узнаете, вы поблагодарите меня. Для вас это каприз, фантазия, развлечение в скучной поездке. Но вам осталось недолго скучать. Завтра мы будем в Шанхае. Вы тут же забудете Флоранс.

Все, что говорил этот человек, ни одного слова которого я не принимал всерьез, было правдой.

Я хорошо знал и без него, что незнакомый огромный город немедленно заставит меня забыть Флоранс. Я это слишком хорошо знал, и это было одной из основных причин, по которой я торопился добиться своего. Но я не желал, чтобы мне об этом говорили, я не желал, чтобы мне дали еще больше почувствовать мучительную горечь поражения.

Я наклонился к сэру Арчибальду и холодно заявил:

— Флоранс меня любит и, клянусь, будет моей в Шанхае!

Мои слова были лишь проявлением тщеславия. На самом деле, как только мы сойдем с судна, метиска станет мне безразлична. Но сэр Арчибальд не сомневался в моей настойчивости. Он шепнул:

— Я думал, вы родились под более счастливой звездой!

— Говорите, пожалуйста, яснее, тогда я, возможно, смогу вам ответить.

— Вы не должны иметь связь с Флоранс. — Сэр Арчибальд с отчаянием подчеркнул свою просьбу. В его голосе не было больше ничего комического. Однако я попытался еще раз грубо пошутить.

— Это так огорчит вас?

— О! Речь не обо мне. О вас.

— Прошу вас, позвольте мне самому заботиться о себе.

— Но вы же ничего не знаете, вы не можете этого знать!

— Ну, так скажите, только без выходок, потому что, клянусь, с меня хватит!

Сэр Арчибальд вздохнул с хриплым шумом.

— Даете ли вы мне слово, слово офицера, — промямлил он, — что никому на свете, ни на земле, ни, разумеется, в море, вы не скажете о том, что узнаете сейчас от меня? Итак, ваше слово?

— Слово!

— Офицера?

— Офицера.

— Тогда сейчас я вам скажу… подождите… подождите… Не торопитесь, во имя неба… пожалейте же меня… нет, нет… я хочу рассказать о Флоранс.

Сэр Арчибальд снова замолчал, вобрал в себя воздух с тем же странным звуком, затем медленно произнес:

— Вы не должны прикасаться к Флоранс: она больна.

Наступила продолжительная пауза, но на этот раз у меня не было желания нарушить ее или уйти. Молчание длилось долго. Наконец я очень тихо спросил:

— Вы так и не скажете…

Сэр Арчибальд сделал утвердительный знак головой, и я услышал, как зловещий свист, три с трудом произнесенных слога: си-фи-лис.

В те отдаленные времена, если праздники или служба того требовали, мое здоровье позволяло провести пять-шесть бессонных ночей подряд. Но если мне не мешали сильное возбуждение от удовольствия или воинские обязанности, я спал наперекор всему. Более того, неприятности, огорчения, разочарования были самым сильным снотворным.

Может показаться удивительным, что мой ум и нервы нашли полное успокоение после неудачи с Флоранс, после откровения сэра Арчибальда. Однако это было не так. Самый глубокий, самый здоровый сон на «Яванской розе» я имел после событий, бессвязную последовательность которых только что начертал.