Татьяна Алюшина - Сто удач и одно невезение

Захар закрыл глаза и поплыл куда-то через сугробы, снег, вьюгу; тело задевали, цепляясь за голую кожу кривыми ветками, низкорослые деревца, сбоку выскочил матерый волчище и пошел. Пошел вдогонку по его следу, то отставая, то нагоняя, иногда он чувствовал запах из его пасти, так близко он подбирался. И Захар ускорял бег, забыв, что человек не может настолько стремительно двигаться, он не оглядывался, чувствовал инстинктами, где находится волчара, и летел, несся над сугробами, и махнул через какую-то яму, растянув полет, вложив в него сущность свою, силу и волю без остатка, понимая, что это его последний шанс на спасение!..

Провалился в спасительное беспамятство.

Через неделю он бежал за собачьей упряжкой, которой, посмеиваясь, управлял Осип, целый километр! Еще через три дня – пять километров!

Они почти не разговаривали все эти дни, Осип отдавал приказы, Захар выполнял! Да у него не оставалось ничего сверх потраченных сил, ни грамма, ни полграмма ни на мысли, ни на слова, ни на лишние движения и усилия. Он послушно пил, ел и выполнял то, что приказывал шаман, отдавая себя на ежеминутное преодоление человеческих способностей, ограниченности сознания, упорно кричащего, что такое невозможно!

Нет и быть не может у человека таких сил и возможностей, чтобы проделывать с телом, с жизнью то, что вытворяет Захар, твердило, орало сознание и уговаривало, рыдало, умоляло остановиться, прекратить пытку, отдохнуть!

На двенадцатый день Осип вывел Захара из чума, положил ему на плечи вожака упряжки Бельчака, весившего добрых семьдесят, а то и восемьдесят килограммов, и заставил приседать. Бельчак стойко вытерпел пять натужных приседаний Захара и тихо смылся подальше, когда его отпустили, а Захар побежал за санями.

Через двадцать дней он бегал с Бельчаком на плечах семь километров без передыху и остановки, привыкнув, как к родным, к звездам, искрам и всполохам перед глазами от постоянных перегрузок, возвращался в чум, отжимался на кулаках пятнадцать раз от пола и проваливался в целительный сон. Просыпался, ел, пил травяные настои неизвестного содержания, снова спал, вставал и начинал истязания сначала!

На двадцать пятый день после того, как он первый раз встал, Осип объявил:

– Однако, смыть надо, из кожи выпустить яды потусторонние!

И отвел Захара за стойбище, к одинокому небольшому чуму, что-то вроде сауны, в центре большие круглые камни в поддоне, разогреваемые снизу костром, небольшое отверстие в крыше для вентиляции, емкости с водой. Осип парился вместе с Захаром. Долго. Очень долго, напевая убаюкивающие заклинания, поддавая на камни какие-то зелья-настойки. Потом, ничего не говоря, вышел, оставив Захара одного, через полчаса засунул голову в разрез шкуры на входе и приказал:

– Выходи!

Не, нормально? За бортом марток, морозец к тридцати, одежду забрал – выходи!

Вышел в клубах поднимающегося от голого тела пара, не спорить же! Осип указал ему на небольшую площадочку утрамбованного снега, и, когда Захар послушно встал туда босыми, горящими от перепада температур ступнями, шаман вылил на него ушат еле тепленькой родниковой водицы и приказал:

– Одевайся!

В этот вечер Захару отменили спортивно-оздоровительные мероприятия на грани пыток изуверских. Осип указал ему место у очага в центре чума, рядом с собой, Захар сел, как и шаман, скрестив ноги. Осип помолчал, покурил тонкую трубочку, с которой не расставался никогда, и вдруг улыбнулся, спрятав в щеках глаза-щелки:

– Однако, жизнь ухватил, Захарка! Завтра в стадо пойдешь, с чукчами, олешек арканить, зверя почувствовать!

Замолчал, смотрел загадочно, в прищур на Захара, затянулся трубочкой, выпустил клубы дыма.

– Ты, Захарка, помнишь, где водили тебя? – спросил неожиданно, с нажимом.

– Ты про сны, которые я видел, спрашиваешь? – уточнил Захар.

– Однако, глупый ты, Захарка! – издал скрипучий смешок Осип. – Это не сны, это ты в стране душ маетных, между мирами ходил!

– Не ходил, – всплыло перед глазами калейдоскопом пережитое и виденное, – оленем был, в болоте застрявшем, орлом, барсом, дрался за добычу, воином разных народов.

– Никогда не рассказывай, нельзя! – предупредил Осип. – Великий Дух проверял тебя на жизнь! Удостоил! А помнишь, кто тебя назад вывел? – спросил, глядя в глаза, шаман.

– Ты, – удивился вопросу Захар.

– Не моя! – покачал головой шаман. – Моя проводник, к Великому Духу обратился, он решал! Разрешил тебя назад вывести тому, кому ты нужен, однако!

Захар задумался над странной фразой.

– Женщина песню пела, позвала, – рассказывал Захар, окунаясь в яркое воспоминание. – И руку протянула, такую тонкую ладошку, я схватился, и она потянула и вытащила. Сказала: «Я с тобой».

– Твоя! – кивнул Осип.

– Да, – согласился уверенно Захар, – жена у меня, Ирина. Переживает очень, боится за меня.

– Не она, – выпустив порцию дыма, оповестил Осип, – другая. Твоя!

Захара поразили его слова и спокойная уверенность, с которой Осип утверждал нечто видимое и понятное только ему, хотел было порасспросить, про что он, да шаман не дал, остановил предупреждающим взглядом.

– Идем покажу, что в тебе было, – невозмутимо позвал, поднимаясь с места, Осип.

Привел Захара назад к банному чуму и дальше, к площадочке, где обливал его из деревянного ушата, и ткнул трубочкой – смотри!

Там, где стоял поливаемый водицей голый Захар, среди девственно-белого, сверкающего снега темнела почти почерневшая проплешина.

– Однако, далеко ушел, еле вернулся, принес в себе много из того мира! Смыли, в землю ушло, назад само вернется!

К назначенному Осипом времени для возвращения мужиков за другом больным в стойбище Захар научился арканить и скручивать оленей, перетаскал на плечах всех ездовых упряжки Осипа, бегал по целинному снегу по пять–десять километров, отжимался по тридцать раз, загорел от солнца и блескучести снежной, обливался еле теплой водой каждый день, научился понимать многие слова чукчей. И являл собой любимое развлечение и детей и взрослых стойбища, с удовольствием кричавших что-то веселое ему вслед, висевшей гроздьями на нем малышни, называвших его «Захарка–носитель собак».

Василий Маркелович, с достоинством выбравшийся первым из нарт, Захара не узнал, пригляделся и аж рот открыл, постоял, посмотрел, развернулся к Осипу и отвесил ему поклон до земли:

– Спасибо тебе, шаман великий, за друга нашего! Спас! С того света вытащил, век не забудем!

– Однако, завтра поедете, – не обратив внимания на выражение благодарности, сказал Осип, – праздновать станем, песни петь, олешка кушать, ночевать останетесь.

Провожая следующим утром Захара, Осип прищурился и сказал напоследок: