Вера Колочкова - Трава под снегом

– Нет, это просто удивительно, Оленька… Послушаешь – вроде и голос у него так себе, правда? И музыка – не сказать чтоб шедевр, и внешность… Но ты посмотри, какое дивное сочетание стихов и музыки получается! Каково единение!

– Да. Да, Пашенька, ты прав, как всегда, – тихо качала головой мама, светлея лицом. – Настоящий талант в особой форме и не нуждается. Он сквозь эту форму перетекает целостностью, потому как просто присутствует. Духовная энергия через междустрочье стихов плещет и создает особую плотность восприятия…

Леся улыбалась блаженно, закрыв глаза и прижавшись к теплому маминому плечу, вслушивалась в отрывистые строчки про то, как певец на «кухне пил горький чай» и очень переживал за свою любимую, которая обожала «летать по ночам» и могла в одночасье взять да и «забыть дорогу домой». А потом она чуть размыкала веки, чтоб взглянуть в лица родителей. О, это тоже было, между прочим, зрелище! Вот папа поворачивает голову, смотрит на маму… Так смотрит, будто это не песенная героиня, а мама только что вернулась из ночных полетов, целая и невредимая. Дорогу домой, слава богу, вспомнила. Такое вот счастье у папы на лице было написано. А Макаревич тем временем уже про другое поет, про то, как в дороге «тянет поговорить», а папа и не слушает вовсе, а по-прежнему на маму смотрит…

Все это было хорошо, конечно. Тепло, светло и замечательно. Другое было плохо – носить нечего. С модной одежкой в их доме – полная катастрофа. Нет, попросить, конечно, можно было, они напряглись бы из последних сил, купили бы… Однако просить почему-то не хотелось. Не вписывались модные одежные просьбы в их быт. Хотя сестру Сашу, когда она поступила в университет, приодели от души, чтоб не чувствовала себя новоявленная студентка неловко. Но опять же – отнеслись к процессу покупки одежек будто играючи, не придавая ему жизненной первостепенности. Леся, с завистью разглядывая Сашины обновки, в первый раз тогда пожалела, что вымахала на две головы выше – даже и костюмчика сестринского в школу надеть нельзя. Придется свой жалкий гардеробчик терзать, в котором хоть и было все для пятнадцатилетней девицы необходимое, но, если уж по совести, для полноценной жизни совершенно недостаточное. Ни стильных джинсов со стразами там не было, ни пиджаков модного цвета фуксия, ни коротких платьев из цветастого легкого трикотажа, которые так хорошо смотрятся с высокими сапогами из толстой кожи с расшитым цветными нитками голенищем. Собственно, и сапог у нее никаких тоже не было, а стояли в прихожей ботинки черные на среднем каблуке, удобные и прочные. Ноги в слякоть не промокают, и простуда, соответственно, не страшна – чего еще нужно ребенку для счастья? Так мама искренне полагала. А папа вообще от этого всего далек был – двадцать лет носил на работу один и тот же замшелый костюмчик. Если бы в одночасье случилось чудо и утром на плечиках оказался другой костюм, новый и модный, он бы и не заметил даже. Надел бы и пошел. И как прикажете признаваться им, родным и любимым, в своих низменных и совсем не духовных страстях?

С одеждой выручала подруга Верка из соседнего подъезда. Чисто золото была эта Верка. Хотя почему – была? Она и сейчас есть. Единственный оставшийся свидетель той спокойной и счастливой жизни рядом с мамой, папой и сестрой Сашей. Хотя Верка совсем тогда не считала, что Лесина семья представляет собой какую-то особенную ценность. Бедно, мол, живут. Чего в этом хорошего-то? Потому, наверное, и ее жалела и от души делилась модным гардеробом, на который не скупились для подрастающей дочери ее родители. Бились в работе как рыбы об лед, но дочку наряжали во все самое лучшее. Чтоб не хуже других была. Чтоб упрека людского не удостоиться. Хорошую одежку, ее ж люди глазом видят и по ней дочку оценивают, а без духовного воспитания она все равно как-нибудь проживет, уж с голоду точно не зачахнет, и на том спасибо.

Переодевалась она в Веркины одежки тайно. Это была у них целая процедура, продуманный и просчитанный во времени процесс, в котором надо было учесть каждую мелочь. Например, Лесе надо было перед школой выскочить из подъезда вовремя и затаиться где-нибудь во дворе, укараулить момент, когда Веркины родители на работу уйдут. Потом пулей бежать к Верке, напяливать приготовленные заранее одежки и уже вместе с Веркой бежать в школу, чтобы не опоздать на первый урок. После школы процесс обратного переодевания проходил уже в более спокойной обстановке – и Веркины, и Лесины родители были еще на работе. Правда, существовала опасность встретить по пути из школы сестру Сашу, но они учли и этот момент – пробирались домой дворами, и Верка, подходя к дому, первая выходила на разведку и делала знаки поджидающей за углом соседнего дома Лесе, что путь к обратному переодеванию свободен. Хотя повстречать родителей, будучи обряженной в модные Веркины одежки, Леся особенно и не боялась – наверняка они бы ругать ее за это не стали. Не страх дочерний ею двигал, а скорее неловкость за свое предательство и явное отступничество от семейного духа. А вот Верку подводить не хотелось. Ее родители бы точно не поняли доброты своей дочери, загрызли б обидой да упреками.

Так они и жили в семейной любви и Лесином тайном и никому не обидном отступничестве, пока не постигло их испытание любовью другого рода. На первом же университетском курсе вспыхнул и разгорелся у Саши роман с женатым преподавателем. Настоящий, большой, с бурными страданиями и ночными рыданиями в подушку, с истерикой, плавно переходящей в депрессию, с маминой валерьянкой и папиным жалким лицом и полным плюс к тому непониманием ситуации. Действительно, как же можно было так жестоко воспользоваться юной неопытностью и вскружить девочке го лову? Взрослый человек, семейный, профессор почти… Папа даже навострился было идти к нему для выяснения отношений, но мама его не пустила. Еще хуже, мол, сделаешь. Саша потом не простит. Может, и зря не пустила. Потому как закончился этот роман Сашиной беременностью. Об этих двух фактах – о кончине романа и присутствии в себе новой жизни на пятом уже месяце – Саша и сообщила родителям в одночасье, и они приняли оба факта с завидным смирением. В самом деле, чего огорчаться-то? Все же хорошо кончилось. Девочка больше любовью несчастной не мучается, а ребенок… Да это же прекрасно, что будет ребенок! Обоих дочек вырастили, и внука вырастят. Мама поплакала с Сашей на кухне, утерла ей слезы и тут же пообещала декретный отпуск на себя, как на бабушку, оформить, чтоб Саша дальше учиться смогла. В общем, полный семейный хеппи-энд вышел, с какого боку ни посмотри.

Илька родился здоровым и крепким и на удивление спокойным. Даже в младенчестве не плакал, а будто извинялся за свое неожиданное в семье появление, кряхтел вежливо – подойдите хоть кто-нибудь, смените пеленки. Извините, что описался и побеспокоил. И они все в едином порыве на это кряхтение бросались, будто пытаясь доказать ему свою любовь и абсолютно желанное его в этом доме присутствие. Леся даже в какой-то момент про свои одежные страдания забыла и перестала по утрам забегать к Верке, чем обидела ее до невозможности. Потом, правда, они помирились, вместе гуляли по двору, и Леся гордо катила перед собой коляску, будто она давала ей некое женское преимущество перед всеми Веркиными сапогами, французской косметикой и стразами от Сваровски, вместе взятыми.