Вера Колочкова - Трава под снегом

А через три года и Лесе судьба подарила бурный роман, короткий и яркий и, в отличие от Сашиного, благополучно закончившийся свадьбой. Случилось это аккурат после выпускных школьных экзаменов, и у мамы с папой голова шла кругом, куда бы пристроить младшую дочку на обучение. Хотя бы в техникум, что ли. Иль в училище хорошее. Самой Лесе вообще было все равно, из какого заведения получать бумажку об образовании, – никакой тяги к четкой определенной профессии у нее не было. Один ветер был в голове, веселый и солнечный. Почему, интересно, плохим человеческим признаком считается, когда ветер в голове дует? Кто такую ерунду придумал? Неужели это не здорово, когда улыбаться хочется каждому прохожему на улице, когда есть у тебя мама и папа, которые любят друг друга и умеют быть счастливыми от одного только не понятного никому, кроме них, междустрочья, когда бежит к тебе навстречу из ясельной группы двухлетний племянник Илька, раскинув от радости пухлые ручонки? От всего, от всего хочется улыбаться и пропускать легкий ветер через голову. А с серьезными лицами и без ветра в голове делаются самые глупые и нехорошие дела на свете – так, кажется, говорил барон Мюнхгаузен из комедии Марка Захарова, которую часто любят смотреть мама и папа?

Вот так же и будущему мужу она улыбнулась. Легко и солнечно. И он ей. Хотя Игорю в тот момент улыбаться как раз никакого резона не было – Леся, выходя из дверей супермаркета и зазевавшись, от души проехалась по его белой рубашке шоколадной глазурью мороженого. Он повернулся было, чтоб высказать хулиганке свое отношение к происходящему, но тут же и обмяк от ее улыбки и произнес весело, показав пальцем на подтекающее в ее руке мороженое:

– Вот растяпа… Дай хотя бы откусить, что ли, раз измазала!

– На! – мгновенно откликнулась Леся и даже подпрыгнула слегка на носочках.

Вышло у нее это смешно и искренне, как у доброй и милой, совершенно случайно напроказившей дитяти, неловко измазавшей шоколадом большого дяденьку, и обоюдная смешинка пробежала меж ними легкой забавой, задрожала крохотной искоркой в моментально образовавшемся общем пространстве.

А он и впрямь тогда откусил от ее мороженого. Наклонился и откусил вполне торжественно, причмокнул измазанными белыми губами и даже изобразил лицом полученное сверхудовольствие на глазах у снующего через стеклянные двери народа. Хотя народу и не было никакого особо дела, что там у этой застрявшей в дверях парочки про исходит. А что, собственно, происходит? Стоят молодые люди, улыбаются друг другу, мороженое жуют. Их толкают во все стороны входящие и выходящие, а они все равно стоят, все равно облизывают подтекающее от июньской жары мороженое. По очереди. Вот такое знакомство у них получилось романтическое, хоть кино снимай. Корот кометражный фильм про зарождение чувства. Кто-то сильно толкнул Лесю в спину тележкой, и она подняла удивленно бровки, будто спрашивая взглядом у своего кавалера – что это такое было? Он первым опомнился, взял ее под локоток, повел прочь от толпы, от людских глаз. А потом мороженое кончилось. И пошло-поехало, словно пленка в том фильме побежала в ускоренном режиме, торопливо подгоняя сама себя, – прогулки, улыбки, первый скороспелый поцелуй, и вот уже до неодолимой и обоюдной тяги молодых организмов дело дошло, и голова прочь, и «не могу без тебя», и «люблю», и «никому не отдам»…

В общем, к концу лета Леся была представлена родителям Игоря не просто как «моя девушка», а как «моя невеста». Они и не возражали, поскольку родители жениха все справки о юной пассии сына к тому времени успели навести. Не зря же будущий Лесин свекор, Алексей Иванович Хрусталев, на этом профессиональном деле собаку съел. Одно время даже свое сыскное агентство держал, пока на более сытные хлеба в частную охрану не подался. Да и анкета у Леси была та, что надо анкета. Родители вполне приличные люди, тихие, интеллигентные. Бедные, правда. Но это даже и хорошо, что бедные. Значит, девчонка не избалована, будет мужнин хлеб уважать и копейку ценить. И со здоровьем у нее полный парад, карточка в поликлинике тонюсенькая-претонюсенькая оказалась, еле нашли. Ни одна болезнь глаз не зацепила, кроме всенародной гриппозной. Так отчего ж выбор сына и не одобрить? Возраст подошел – пусть жену в дом ведет. Благо что дом действительно позволяет, как раз к тому времени и отстроили. В хорошем месте, в престижном пригороде, рядом с усадьбой хозяина, за чью драгоценную жизнь вот уже пятнадцать лет подряд отвечал отец Игоря, будучи начальником службы охраны. Потому и дом свой построил рядом – так хозяин велел. Забор в забор. Чтоб всегда под боком. Доверенное лицо все-таки. Да и вся жизнь семьи Хрусталевых, как потом уже Леся разглядела, была повернута лицом к этому забору. И душами тоже была повернута. Не задаром, конечно. Хозяин эту «повернутость» высоко ценил, даже и в демократичность некую порой любил удариться, и в гости на рюмку коньяку захаживал запросто, и в баньке по субботам с Алексеем Ивановичем попариться любил. И жена Алексея Ивановича, Татьяна Сергеевна, со всеми женами хозяина передружить успела, начиная со старой, доставшейся с молодости, и кончая третьей, молодой амбициозной модельершей. Правда, к моменту свадьбы и поселения Леси в доме наметился уже модельершин исход – хозяин себе новую жену присмотрел. Молоденькую сериальную актрису. И находился в состоянии легкой эйфории от первых ухаживаний, то есть щедро засыпал юное дарование цветами и бархатными коробочками, таящими там, внутри, на мягкой подушечке, осуществление мечты каждой приличной девушки о самых лучших своих друзьях. И к свадьбе Игоря, сына преданного Алексея Ивановича, хозяин отнесся вполне благосклонно – почтил ее своим присутствием. Появился в дверях, как статуя Командора, – они, кстати, все его так и звали – Командор, – скользнул по невесте глазами, и Леся сжалась вся, будто холодок внутри пробежал. И было ему от чего пробежать. Никогда на нее с таким холодным презренным интересом не смотрели. Не было в этом интересе ничего живого и человеческого. Так примеривается несчастный язвенник к куску сырого мяса в остром маринаде, с какого боку его шампуром проткнуть и на угли положить, а потом глазеть с неприязненным вожделением, как он будет шипеть и исходить молодым мясным соком. И не потому, что шибко съесть хочется, а процесса ради. Раз не моя еда, значит, и невкусная. Она даже передернулась немного под пышной фатой, и Игорь торопливо погладил ее по руке – ничего, мол. Не бойся. Я с тобой. На то он и хозяин, чтоб иметь право смотреть, как ему хочется. И потянул ее вверх под локоток – пора было целоваться. Командор так возжелал. Блеснул холодным глазом, выплюнул сквозь твердокаменные губы – «горько!». Все гости тоже со своих мест повскакивали, кося глазами на Командора, подхватили нестройным хором это «горько». На секунду глаз выхватил лица родителей – совсем нездешние. Не вписались они в это застолье, сидели вжавшись друг в друга плечами, улыбались вежливо и осторожно. Мама в платье с белым воротничком, с гладкими волосами, папа в старом костюме и новой рубашке, торчащей колом из засаленных лацканов. Вроде и молодые еще, а как два старичка. На миг дернулось сердце – так их жалко стало. Это уж потом она поняла, отчего сердце дернулось. Не от жалости, а от предчувствия.