Анатолий Чупринский - Лихоманка

— Я приглашаю вас на прогулку!

Упругие сосновые шишки одна за другой с гулким стуком бились в стекло окна дачного кабинета, падали вниз на капот и крышу старенькой «Оки». Сидевший до того в глубокой задумчивости, почти в прострации, в каком-то тупом оцепенении, Валера Шагин от неожиданности вздрогнул и быстро выглянул в окно.

На улице перед домом прямо под его окном в ослепительном свете утреннего солнца стояла весело смеющаяся Маша.

Казалось, она сама излучает солнце, светится изнутри.

— Я приглашаю вас на прогулку!

Валера засуетился, сунул зачем-то в зубы трубку, потом положил обратно на стол и, шлепая по лестнице старыми тапочками, спустился вниз. Вышел по двор.

Пока шел до калитки, успел согнать с лица глуповатую улыбку, которая неизменно появлялась на его лице при виде Машеньки. Он это знал. Боролся с этой идиотской улыбкой, мобилизую всю силу воли. И постоянно терпел поражения.

Шагин подошел к калитке, настежь распахнул ее.

Маша стояла посреди улочки в простеньком желтом сарафане. Одной рукой подбрасывала на ладони шишку, другой отгоняла от лица надоедливого комара.

Конечно, улыбалась. Она всегда улыбалась.

— Ну! — весело спросила она.

— Куда? — едва заметно поморщившись, поинтересовался Шагин.

В это утро ему совсем не хотелось куда-то идти. Настроение не соответствовало.

— Просто так, прогуляться.

Писатель и издатель Валерий Шагин секунду помедлил. Посмотрел на свои ноги. На старые домашние тапочки, которые сопровождали его по жизни постоянно. В поездах, гостиницах, на даче.

— Надо что-нибудь надеть, — неуверенно пробормотал он.

— Ладно вам! — решительно заявила Маша. — Идем, как есть. Босиком.

Шагин удивленно поднял брови. Простейшая мысль, что по земле можно ходить просто босиком, давно уже не приходила ему в голову.

— Выбросите свои древние тапочки! — засмеялась Маша. — Вы в них похожи…

— На кого? — насторожился Валера.

— Не скажу! — продолжала Маша, подбрасывая на ладони сосновую шишку. Она продолжала смеяться.

Шагин еще мгновение подумал, потом скинул тапочки, нагнулся, взял тапочки в руку и, сильно размахнувшись, забросил их на свой участок.

Они шли рядом, почти касаясь плечами по уже начинающему нагреваться асфальту Бродвея. Шагин стабильно хромал на обе ноги сразу. Ступнями постоянно наступал на мелкие камни, которых на асфальте всегда почему-то было в избытке.

«Конь на четырех ногах, и тот спотыкается!» — почему-то вертелось в голове.

Машенька, поглядывая на Валеру Шагина, весело улыбалась и уверенно топала загорелыми ногами, будто всю предыдущую жизнь только тем и занималась, что шлепала босиком по асфальту.

Когда свернули в поле, чтоб срезать угол до деревни Алешкино, ногам стало полегче. Перед ними веером разлетались во все стороны кузнечики. Белыми кусочками порванной в клочья рукописи над полем порхали бабочки капустницы.

Не сговариваясь, прошли насквозь Алешкино, свернули чуть вправо и направились в сторону водохранилища.

На крутом берегу перед ними, как они и предполагали, как было всегда, и будет вечно, открылась восхитительная панорама Истринского водохранилища.

Где-то там, на противоположном берегу сквозь зелень деревьев проглядывали красные крыши особняков олигархов и звезд шоу бизнеса.

Шагин всегда очень веселился, слыша упорные слухи, будто асфальтированную дорогу от Ленинградского шоссе до ихнего поселка, проложила непосредственно сама Алла Борисовна Пугачева. Перед ним мгновенно возникала эстрадная певица «номер раз!» в оранжевой жилетке и с лопатой в руках наперевес.

Мечта любого фотографа папараци. Она проложила себе дорогу!

— Мистраль! — едва слышно сказала Маша.

— Что? — переспросил Валера.

— Ветер такой. Раз в год прилетает к нам из далеких стран. Мистраль.

Они стояли на высоком берегу водохранилища. Шагин только теперь ощутил, по их лицам и вправду скользил теплый ласковый ветер. Шевелил светлые волосы Марии. Она смотрела широко раскрытыми глазами куда-то далеко.

«Господи! Будь все проклято! Опять трудно дышать и на глаза набегают слезы, как тогда у калитки дачи, когда с треском лопнул защитный купол, гигантский мыльный пузырь. И опять проклятая вольтова дуга слепит глаза. И на лицо наползает глуповатая улыбка школьника первоклашки. И начинают трястись руки, как у алчного старика.

За что мне это испытание? Эта боль, унижение, радость, страх и восторг! И все в одном флаконе. Я уже не могу спокойно на нее смотреть, как смотрю на тысячи других девчонок и женщин. От нее постоянно исходит такая волна добра, радости, беззащитности и уверенной силы, что рядом с ней чувствуешь себя совершенно опустошенным, и не знаешь, какой ногой ступить, чтоб не упасть».

Над спящим ночным писательским поселком звенел пронзительный девичий крик. Волнами его настигал и заглушал дружный хор собачьих голосов.

— Люди-и! Помогите-е!

Тот девичий крик в ночи слышали многие из засыпающих обитателей поселка. Но никто и пальцем не пошевелил что-то предпринять.

— Тебя спрашивала какая-то актриса. Сольвейг, кажется.

Валерий и его жена Лида сидели на кухне за традиционным ужином. За окном привычно и нудно гудел Ленинский проспект.

Кухня Шагина, да и вся квартира в целом, являли собой разительный контраст с его дачей. Знающие Валеру близко, поражались. Как ему удается столь органично вписываться в то, и в другое помещение? Дача за два-три года превратилась в коктейль из туристического бивака и склада старых ненужных вещей и предметов, которые Шагин по широте своей душевной разрешал сваливать многочисленным друзьям и приятелем на обе террасы и веранды. О сарае уже и говорить не стоит, само собой. Московская же квартира, усилиями Лиды все более приближалась к идеалу фирмы «Икея».

Лида очень изменилась за эти два года. Через два-три месяца после похорон на нее внезапно навалилось редкое психическое заболевание. Даже не совсем заболевание, невроз, легкое отклонение от нормы. Паталогичекий страх перед всевозможными микробами. Они начали окружать бедную Лиду легионами, полчищами со всех сторон. Она рыдала, плакала, с утра до вечера наводила в квартире чистоту. Из дома почти не выходила.

Попытки Валеры растолковать жене, что это в порядке вещей. Так всегда было, есть и будет. Человек ежеминутно вдыхает несколько сотен микробов, невидимых невооруженным глазом, и столько же выдыхает. Микробы, бактерии и прочая микроскопическая живость, такая же составная часть жизни на этой планете, как океаны, моря и города, ни к чему не привели.

Лида судорожно боролась за чистоту родного очага. Воевала с невидимой нечистью всеми современными доступными ей способами. Постоянно почти круглые сутки носила на лице марлевую повязку.