Астра - Роль «зрелой женщины»

Они столкнулись в дверях.

— Не подскажете, как поджарить это великолепие? — спросил он, смущенно улыбаясь.

У нее захолонуло сердце. Вот она, судьба. Смелей, Любаша!

— Нужна мука, соль, масло… — Любочка смотрела ему в глаза, минута решала все. — Знаете, легче сделать, чем рассказывать, — и ухватила рыбину из его рук.

Он молча усмехнулся.

Ах, как она старалась! В своей уютной кухне она поджарила рыбу, отдельно позолотила в масле лук, отдельно положила на тарелочки зелень и молодой картофель. Переоделась. Перевела дух.

Он пришел с бутылкой сухого вина. Они ужинали на безукоризненно-белой скатерти, пили из ее хрусталя в окружении ее ковров и цветов.

Всем хороша Любочка! Что за хозяйка! А что за квартира у нее! Балкон весь в цветах, точно райский сад. Право же, куда они смотрят, положительные непьющие мужчины? Они легли на крахмальные простыни. Он приласкал ее белое тело, такое податливое, отзывчивое.

… Она играла, как могла, в искушенную женщину. Пусть, ну пусть ему будет хорошо с нею! Уже заполночь, напившись чаю, они вновь легли, пусть, ну пусть ему будет хорошо с ней!

Потом разговорились. И он вдруг сказал.

— Ты не обидишься на мои слова?

— Какие? — сердечко ее захолонуло.

— Ты никогда не была замужем, как уверяешь.

— Была, — пролепетала она.

— Нет, милая. Ты стараешься, не понимая. Ничего, это поправимо, — он усмехнулся.

— «Вот мне и сказали!» — горьким бабьем воем завыло ее сердце.

— Научишься. Наука нехитрая, — он хлопнул ее по теплой попке.

— Нет уж, — она вскочила и завернулась в блестящий халат, — не понравилась и не надо!

Дело началось обыденно и закончилось так же.

Уже не раз, возвращаясь домой, Клим видел соседа, сидевшего на коврике у дверей своей квартиры. Похоже было, что Гриша так и спал здесь, среди дверей других квартир, на красно-белых кафельных шашечках. Лечебное учреждение, где его подлечивали, закрылось из-за скудного финансирования, и Гриша вернулся в пустую квартиру.

— Не надоело? — наконец, остановился Клим.

— Не твое дело, — буркнул сосед.

Клим закурил, присел на корточки, протянул пачку, мол, угощайся. Тот взял.

— Не могу один жить, — доверчиво проговорил он, затягиваясь.

— Поживи у меня.

— Спасибо. Не стоит. Вот заходи, посмотришь. У меня все есть для работы, и заказы есть, да только я боюсь один.

Они вошли. Хорошая квартира напоминала о лучших временах, когда живы были мать и отец. Жилье получал отец, то ли он плавал на теплоходе, то ли служил в Управлении, но спился. Не удержался и сынок. У бедной матери не выдержало сердце, ее похоронили соседи, пока сын был на лечении. Вернуться в такую квартиру… любой сбежит. Женщина, женщина нужна была ему, женщина, основа жизни. В квартире было много книг, светлое место у окна занимал стол, на нем лежал граверный камень, стояли баночки с красками, кисти. Везде была пыль и запустение.

— Давай-ка уберем твою каюту, вымоем, ототрем до глянца, оно повеселее будет. Берись за швабру, за тряпки и щетки. Потом примешь ванну, я тебе спинку потру до скрипа, а после баньки поедим жареного мяса. С вишневым соком, идет?

Они подружились. Прежних его дружков Клим отшил подальше, затем разобрался с его заказчиками, с теми, что норовили расплатиться стаканом водки, а не деньгами. Вместе они много ходили пешком, в парке между прудами.

— Смотри, Клим, утка нырнула. Сколько она пробудет под водой?

— Считай по пульсу.

— Тридцать ударов. Почти полминуты.

Клим читал его книги, узнавал об искусстве, они посещали музеи, Клим слушал рассуждения о светотени, о том, как бредущие своими тропами созидатели находят или не находят свою звезду. Или рассказывал Клим. О море, о дальних странах, о женщинах с далеких островов, рассказывал интересно, сидя в кресле под плывущим парусником. Клим следил за тем, чтобы и капли спиртного не попадало Грише, но тот и сам чувствовал, что если дрогнет, схватится за стакан, то полетит вниз, вниз, уже без всяких надежд. Как много значит в жизни дружеское плечо!

А вскоре, как и обещал, приехал Шурка, Шук, красивый тренированный юноша. Он решил поступать в Академию питания. Клим так и присел, когда услышал этот выбор. Ну, в Физтех, в МАИ, в Университет, хотя все это непросто. Но Академия питания?

— Эй, парень, ты в своем уме? Что тебе делать в поварском колпаке? Разве мало достойных институтов в столице?

Шук снисходительно смотрел на отца.

— Ты, батя, бравый моряк, но не знаешь, что в скором будущем люди станут здоровее и долголетнее не за счет лекарств, а за счет питания, витаминов, пищевых добавок и прочего. Каждый будет знать свой организм, как пять пальцев, и то, чтó ему следует выбрать из тысяч видов продуктов — свежих, подобранных именно для него, и лишь слегка обработанных. Меня интересует биохимия и процессы внутри человека, энергетические обмены и возможности человеческого организма, как представителя космической земной цивилизации.

Клим пожал парню руку и пожелал успеха.

У Гриши пошла резьба гравюры, его где-то приветили, взяли на работу. Клим, конечно, съездил туда, увидел опасность все того же свойства и круто поговорил с ребятами. Это произвело впечатление.

— Не беспокойся, отец, — сказали ему. — Мы его побережем.

Трое мужчин жили сосредоточенно и словно приближались каждый к своему рубежу.

И во дворе дома шла своя жизнь. Играли дети, беседовали, покачивая коляски, молодые мамаши, на скамеечках обсуждали новости старушки. И Люба-Любовь с сумкой в руке была во дворе, остановилась поболтать с подружкой. Из подъезда показался Гриша — стройный, артистичный, кудрявый и ясный. К нему уже привыкли, к такому, радовались за него и вновь поглядывали на Любу, вечную невесту этого дома.

— Привет старожилам, — подмигнул он бабулькам, и те разом загалдели.

— Гришенька, сокол ясный, какой хороший стал! Ровно в мать. Постой с нами!

— Некогда, уважаемые, — он коснулся сердца и продолжил путь.

— Здравствуй, Любовь! — мягко сказал ей, коснулся руки, и она не нашлась, как ответить. — «Помнишь ли дни золотые-любовные, прелесть объятий в ночи голубой?» — пропел он, подмигнул и помчался дальше, а Любаша вспыхнула и зарозовелась белым лицом.

С некоторых пор в почтовом ящике она находила то букетик ромашек, то васильки, то шоколадку.

А он был уже далеко, нес в папке готовые свежие гравюры тончайшего, почти прозрачного, письма, слегка оживленные акварелью. Минуя стайку разноцветных колясок, он развел руками и улыбнулся всем сразу.

— Эх, девчонки, как же хорошо на вас смотреть!

Они засмеялись.

— И не говори, Гриша! Мы сами себе завидуем!

— Счастья вам! Здоровьичка голопузикам!

— Тебе удачи, Гриша!

А он уже мчался к метро, легкий, кудрявый, слегка задумчивый, отрешенный, как настоящий художник.