Татьяна Алюшина - Одна кровь на двоих

Историки — это тоже тоска! Они так уверены, что все знают, а я вот чем больше работаю и нахожу, тем больше убеждаюсь, что мы не знаем и десятой доли истины, и вполне вероятно, что не узнаем никогда.

— А говоришь — не философ!

«Все, всё, Маша! — одернула она себя построже. — Хватит вспоминать, так ты никогда не соберешься!»

Она уговаривала себя остудить мозги, раз уж сердце никак не способно придержать рвущуюся радость, не давая напридумывать продолжение с утрами, полными счастья, вечерами вдвоем, домом и маленьким Дмитриевичем.

Нет, нет!

Она не будет! Есть данный момент, и он прекрасен!

Да так, как она и представить не могла!

Машка улыбалась, складывая вещи и посматривая на часы, спешила — час, отведенный ей на сборы, близился к завершению.

Услышав стук в дверь, рассмеялась счастливым смехом — час не прошел! Дмитрий Федорович, похоже, решил ее поторопить. Широко распахнув дверь, она собиралась сообщить, что еще не все собрала.

За дверью стоял Юрик.

— Ну что, натрахалась?! — проорал он и толкнул Машу в плечо.

От неожиданности она попятилась, Юрик вошел и с силой захлопнул за собой дверь.

Маша растерялась, — таким она его никогда не видела!

Он был пьян, от него несло виски, как от запойного алкаша, не просыхавшего дня три, волосы всклокочены, неприкрытая плешка светилась каплями пота, рубашка застегнута неправильно, через одну пуговицу.

— Я спросил: натрахалась?! — заорал он и снова толкнул ее. Растопыренной пятерней в грудь.

Маша еле удержалась на ногах и по инерции попятилась снова. Она как в ступор впала, ничего не понимая!

Маше никогда за всю ее жизнь не то что участвовать в скандалах не приходилось, но и находиться рядом со скандалящими людьми не довелось. Она понятия не имела, как себя ведут в таких ситуациях. Что надо делать и надо ли делать вообще?

Вместе с запахом застарелого перегара, виски, пота на Машу накатывали волны его ненависти и животной агрессии.

— Ты дрянь! Стерва! — заорал, наступая на нее, Юра. — Б...ядь дешевая! И дрянь!

Он снова толкнул ее, она сделала еще шаг назад, во что-то уперлась правой голенью, — отступать больше было некуда!

— Значит, ты сюда к любовнику прикатила! И давно вы трахаетесь?! Ну, расскажи! Изображала из себя верную женушку, безобидную овцу! А сама б...ядь!! Изменяла мне! Выкинула меня из жизни! Дерьмом облила! Я, как идиот, извиняться приехал, прощения просить! У проститутки прощения!

«Господи боже мой! — включилось, заработало Машино сознание. — Что же там испортилось в чиновничьих мозгах, что его так выворачивает?»

Обида? Унижение? Потеря комфортной, беззаботной жизни с возможностью унижать и получать от этого удовольствие?

Из него перло все то, что он так усиленно презирал и брезгливо отвергал, — быдлячество! От жадности, эгоизма, презрения к людям, угодничества и придыхания перед начальством и сильными мира сего — вывернулось наизнанку и поперло во всей красе, исторгая миазмы истинной сущности; он испытывал потребность на ком-то выместить, растоптать свое унижение, отказ в привычном удобстве, обиду на посмевшую...

И, поняв это, Маша перестала бояться, трястись, вышла из ступора, вызванного неожиданным нападением.

— А ну, пошел вон отсюда, урод вонючий! — заорала она в ответ. — Вон пошел!

Он завизжал, срывая голос, лицо перекосилось, как при параличе, налилось кровью, белки глаз покраснели.

— Ах, сука! Шлюха грязная! Богатой жизни захотелось, а мужа можно на помойку! Сколько он тебе заплатил? За ночь, за два дня?

— Я сказала, пошел отсюда! — И Маша толкнула его двумя руками.

Он покачнулся, сделал два шага назад и в сторону, посмотрел бешено, скакнул вперед и ударил ее.

Кулаком. С размаху. Сильно. В челюсть.

Маша на миг потеряла зрение, все перекрыли золотистые, вспыхивающие звезды, с плывущими внутри их черными пятнами, и голова лопнула взорвавшейся болью.

И она отлетела на кровать, к которой он до-толкал ее из коридора. Юрик навалился сверху и стал рвать на ней одежду, Маша отбивалась, сначала неосознанно, как попало, но, сообразив, что бестолковые пинки Юрику при его помутившемся разуме как слону дробина, расчетливо, целенаправленно вцепилась ногтями ему в лицо. Он отмахнулся, но не сумел отбросить Машкины руки и тогда снова ее ударил. Маша успела отвернуться, удар пришелся по косой в скулу, но был сильным, удесятеренный злобным помешательством, и она выпустила его лицо.

И все это время он орал, неся что-то несусветное:

— Как он тебя трахал?! Покажи! Давай покажи мужу, что умеешь! Фригидной притворялась, шлюха! Я тебя... Ты у меня в ногах, в ногах ползать будешь! Лизать мои сапоги, прощения просить!!

Маша изловчилась и стукнула его кулаком в глаз. Изо всех сил стукнула, костяшки пронзила острая боль, и в пальцах что-то хрумкнуло. Юрик замолчал, тряхнул головой и влепил ей пощечину. У Маши мотнулась голова на кровати, и золотые круги напомнили о своем существовании, быстренько побежав по кругу перед глазами.

Проводив Машу, напомнил еще раз, перед тем как захлопнуться дверце машины: . — Час, Маша! Нечего там рассусоливать!

— Есть, мои женераль! — по-французски объявила о готовности подчиниться приказу.

Он посмотрел вслед отъехавшей машине, перечислил мысленно, что надо срочно сделать, стал набирать номер на мобильном, остановился и нажал отбой. Успеется. Ничего горящего, требующего немедленного решения, нет, не хочет он работать сегодня!

— Осип, пошли выпьем по пять грамм!

Раскинувшись на стуле, нога на ногу, в позе ленивого хищника после удачной охоты, хорошо поевшего, взявшего свою самку, знающего, что осталось еще полбуйвола на завтра, Дмитрий Федорович Победный пребывал в благости и полном удовлетворении жизнью.

— Женился бы ты, Дмитрий Федорович, на Марии Владимировне, — предложил Осип на правах друга, а не подчиненного.

Осип Игнатьевич, напереживавшийся за обоих, пока у них тут сладилось, тоже был близок к благости, но менее расслаблен.

— Да? — довольно спросил Дима. — А что ты будешь делать, Осип Игнатьевич, когда она рванет в экспедицию на раскопки? Или вон в Китай преподавать? Оцепишь солдатиками территорию раскопок? Или вывезешь Китайский университет в Москву?

— Разберемся, — пообещал Осип, небрежно махнув рукой. И вдруг подскочил одним непрослеживаемым взглядом движением, от которого отлетел стул, и, на втором шаге бега, крикнул: — Дима!

Диме понадобилось секунды три, чтобы осмыслить смену кадра, крик Осипа и рвануть за ним. Осип орал в микрофон на бегу:

— Да не выбьете вы ее ни хрена! Вниз! На стойке есть запасной ключ! Быстро! И не пускайте на этаж администрацию и охрану их долбаную!

— Что? — догнал Осипа Дима.