Джудит Крэнц - Весенняя коллекция

Но самое удивительное — почему Жак Некер проявляет столь непосредственный интерес к тому, кто именно примет участие в показе весенней коллекции Ломбарды? Идея использовать никому не известных манекенщиц принадлежит именно ему. А теперь он еще и требует держать его в курсе того, как идут переговоры.

И в Нью-Йорк послали именно ее, Габриэль д’Анжель, лицо в «ГН» значительное, хотя ее миссию мог с успехом выполнить любой стилист.

За двадцать лет работы в «ГН» Габриэль д’Анжель прошла путь от машинистки до помощницы самого Некера, решающей все административные вопросы, и добилась она этого благодаря своему уму, проницательности и трудолюбию. К сорока годам она достигла прекрасной формы, выглядела безупречно как и должна выглядеть женщина, на которой не лежит бремя семейных забот и которая преуспела в карьере. Она получила доступ в круг самых известных модельеров Парижа и принадлежала к самым высокооплачиваемым сотрудникам «ГН». Неуверенность не покидала ее. Габриэль так до конца и не могла представить себе, что же будет показывать Ломбарди. Но одно неизменное убеждение успокаивало Габриэль: она знала, что и на этот раз ее знания и опыт помогут ей сделать правильный выбор. Но, взглянув на себя в зеркало, поправив прядь своих блестящих идеально постриженных волос, мысленно одобрив безукоризненные линии нового серого костюма, она не почувствовала удовлетворения от своего почти совершенного вида.

Оставшись один, Некер встал и подошел к огромным окнам своего кабинета, расположенного на верхнем этаже здания «ГН» на авеню Монтень. Он смотрел на голубое январское небо и думал о том, что… Почему не трубят фанфары? Почему не реют праздничные флаги? Почему не цветут каштаны? В Париже должна быть весна!

Слева виднелся окруженный деревьями Рон-Руан и Елисейские поля, справа, совсем неподалеку, бежала Сена, и в ее быстрых водах отражалась радостная голубизна неба. Прямо напротив сверкали купола Гран Пале и Пти Пале, за ними расстилались сады Тюильри, а дальше — Лувр.

Но красоты Парижа не могли унять его волнения. Надо прогуляться, отвлечься. Жак Некер сказал через интерком секретарше, что сегодня уже не вернется, сел в свой личный лифт и спустился вниз.

Минут пятнадцать он шел куда-то наугад и думал только об одном: Джастин приезжает! Он все еще не мог в это поверить, не мог себе представить, что это правда. Слова, это всего лишь слова. В голову лезли только идиотские мысли, например, о том, что все может сорваться. Самолет Джастин разобьется, или он сам попадет в автокатастрофу, так и не дождавшись ее приезда, или, в конце концов, настанет конец света. Огненная колесница, Судный день…

Но здравый смысл все-таки победил, и Некер решил, что, если он купит дочери какой-то подарок, сейчас же, немедленно купит нечто реальное и весомое, то, что можно потрогать руками, это поможет ему самому осознать происходящее, убедить себя в том, что через три дня она приедет.

Да, она никогда не отвечала на его письма, даже не читала их, но теперь-то она понимает, что они увидят друг друга, будут друг с другом говорить. И судьба не вправе отказать ему в этом. Едва узнав о ее существовании, а было это всего несколько месяцев назад, он с нетерпением ждал встречи с ней.

Он просто обязан сказать Джастин, что считает самым постыдным поступком своей жизни то, как он обошелся с ее матерью. Все тридцать четыре долгих года он проклинал себя за то, что бросил Хелену Лоринг. Им было тогда по девятнадцать лет, Нью-Йорк, студенческая жизнь, и вдруг она поняла, что беременна. Он в панике бежал, бежал в Швейцарию, оставил Хелену одну-одинешеньку. И трусость его непростительна. Наказание было тяжким, но он заслуживал и большего. В самые мрачные моменты он думал о том, что его жена, бедняжка Николь, не могла родить именно потому, что ее, женщину, которой он был верен до самой ее смерти, не миновала кара, уготованная ему.

Жак Некер никогда не был человеком религиозным и полагался лишь на то, в чем сам мог убедиться. Но теперь он взывал к тому самому господу, в которого не верил. «Прошу тебя, — молился он, — сделай так, чтобы дочь моя была снисходительна ко мне. О прощении не прошу — я недостоин его. Хочу я лишь одного — узнать ее. Она — единственное дитя, которое мне было суждено иметь. Так позволь же мне быть с ней рядом, видеть ее лицо, слышать ее смех».

У него были фотографии Джастин, множество альбомов, которые он рассматривал каждый вечер, но он не знал о ней ничего, кроме того, что она выросла, преуспела в бизнесе и никогда не была замужем. Он даже не знал, была ли Джастин счастлива, но почему-то именно на этот вопрос он больше всего хотел получить ответ.

Он шел, не замечая ничего вокруг, и женщины с любопытством оборачивались на высокого блондина с седеющими висками и задумчивыми голубыми глазами. И каждая думала: не француз, это точно. Судя по покрою костюма и ботинкам — англичанин. А может, норвежец или швед? Или богатый американец? Вряд ли. Слишком уж уверенно он себя чувствует в толкотне парижских улиц, здесь ему все знакомо — даже на витрины не смотрит. Но наверняка это человек значительный, о знакомстве с таким можно только мечтать, или даже знаменитый, лицо у него как будто знакомое.

Некер огляделся и понял, что дошел до рю де Монсо, почти до самого парка Монсо. «Отлично», — подумал он и направился к роскошному особняку с зашторенными окнами, у дверей которого висела скромная медная табличка: «Кремер и сыновья».

— Мсье Филипп дома? — спросил он у слуги, открывшего дверь.

— Разумеется, мсье Некер. Мсье Лоран и мсье Оливье тоже здесь.

— Прекрасно.

И отец, и оба сына были торговцами французской мебелью, их фирма была известна в мире. И все, что они выставляли у себя, было только высшего качества.

Занимались они антиквариатом, и предлагаемый ими товар был не только подлинным и в отменном состоянии, нет, это были истинные произведения искусства той степени безупречности, какая встречается лишь в бриллиантах чистой воды. Но неужто кто-то может предпочесть горстку камешков паре шкафчиков работы самого Буля за двадцать миллионов долларов, которые принадлежали когда-то королям Франции?

— Рад вас видеть, Жак, — сказал, входя в приемную, Филипп Кремер, быстроглазый, круглолицый человечек с обворожительной улыбкой и кустистыми бровями. Его дед, Люсьен Кремер, открыл свое дело в 1875 году. — Позвольте мне предложить вам что-нибудь выпить.

— Нет-нет, Филипп, благодарю вас. Вы же знаете, я никогда не отказываюсь. Но сегодня у меня к вам серьезное дело, а поболтаем как-нибудь в другой раз.

— В другой раз? Ну что ж, в другой так в другой. Постараюсь вам помочь, Жак, хотя, признаюсь, мне будет нелегко. Сами знаете — для нас беседа с клиентом — это самая приятная часть работы. А дело действительно серьезное?