Елена Колина - Про меня

Катька удивилась, что я вытащила старую рубашку, положила ее в пакет и отдала Санечке как будто новую. Но я ее крепко обняла и прижалась, закрыла собой, чтобы никто не заметил ее удивления.

Санечка взял рубашку, сказал: «Красивая, спасибо».

Элла выпятила грудь, выгнулась колесом. Стрельнула острым взглядом: рубашка-Катька-Санечка.

Покраснела от злости!

Я режиссер жизни или даже почти театральный режиссер! Я придумала эту сцену!

Основа всего происходящего на сцене – действие, а не слово. Действие – это не просто перемещение по сцене, а внутреннее действие. Внутренние действия определяют скрытые желания персонажа, подтекст.

Например, я режиссер и говорю Катьке – в этом месте роли ты стоишь в прихожей. Но она должна не просто стоять. Она должна так стоять, чтобы показать Элле, кто покупает Санечке рубашки, кто здесь свой, а кто чужой!

Катька плохо играла. Вместо того, чтобы что-нибудь показывать Элле, она просто удивилась.

– Покупать рубашки, когда никто не просит, это значит специально подчеркивать близость, которой нет… не должно быть! – зло сказала Элла в сторону Катьки. И в сторону Санечки: – Когда в твоей жизни две женщины, это же просто самовлюбленность, нарсицизм… нарсисизм…

– Цветок называется нарцисс, – заметил Санечка, – а я страдаю нар-цис-сиз-мом. Элла, пожалуйста, не нужно выяснять отношения.

Элла показала на меня пальцем, как на предмет, и железным голосом сказала:

– Почему она здесь?! Эта ваша странная манера все при ней! Ты еще ее в постель с нами положи!

Катька торопливо поцеловала меня, улыбнулась Санечке своей извиняющейся улыбкой и выскользнула за дверь.

– Что вы делали, репетировали?.. Но ты же еще учишься в школе. Кстати, где ты учишься? – рассеянно сказала Элла.

Она уже раз десять меня спрашивала: «Кстати, где ты учишься?» Высадилась в нашу жизнь, как полярник на льдину к пингвинам, и даже не знает, где я учусь, в обычной школе или в лицее!

А сейчас Элла вдруг перестала быть такой безразличной, нацелила на меня глаза, как будто вбила гвозди.

– Репетировали!.. Ты посмотри на себя в зеркало и здраво оцени свою внешность! Имей в виду – неудавшаяся актриса – это просто жалкая женщина! Ах, она такая тонкая, такая любящая, верная!.. Да она нарочно преувеличивает свои чувства! Это просто комплексы, драма на ровном месте. А на самом деле она просто ненормальная! Лицо такое всегда, как у ангела обиженного. А между прочим, обижаются только неудачники. Вот меня обидеть невозможно, у меня вообще нет ни одного больного места.

– Я не хочу быть актрисой… я хочу быть режиссером, – сказала я, просто от растерянности, чтобы что-нибудь сказать, чтобы не смотреть на нее, как будто увидела жабу!

– ТЫ? – рассмеялась Элла.

Элла вроде бы обращалась ко мне, но смотрела на Санечку.

Я поняла – весь этот монолог Эллы относится не ко мне. Элла злится, ревнует! Ревнует Санечку к Катьке!

Все вышло, как я хотела! Я хотела, чтобы Элла поняла, кто здесь семья, а кто чужой.

Хотела разозлить Эллу, и чтобы Санечка увидел, НАСКОЛЬКО Катька лучше злобной невоспитанной Швабры! На целый миллион!

Хотела, чтобы они поссорились.

– И вообще, можно нам хотя бы поговорить без нее? – сказала Элла.

Можно-можно, конечно, можно, я и сама хотела уйти! Но я не привыкла, чтобы меня выгоняли!

– Если… – начала я. Я и не знала, что во мне помещается столько злости, как будто в меня налили злость как молоко в бидон! Хотела сказать – если у человека нет ни одного больного места, если человеку ни от чего не больно, значит, он швабра. Санечка все равно меня не накажет, далее если я в глаза назову ее «Швабра!». Я же ребенок.

И тут раздался Викин крик:

– Ко мне!

Санечка мгновенно исчез.

А я осталась со Шваброй дома.

– Заслуженный деятель искусств, главный режиссер, лауреат премии Золотая маска, лауреат международных конкурсов… – сказала Элла.

Почему Элла перечисляет Санечкины звания с таким осуждающим видом?

– Вам не нравится, что он лауреат?

– Мне не нравится, что заслуженный деятель искусств, главный режиссер, лауреат премии Золотая маска, лауреат международных конкурсов бежит как собачка по первому слову этой вашей Вики, – отрезала Элла.

– У Вики сделка. Она продает одну квартиру и покупает другую, это ее бизнес, – объяснила я, – у нее сейчас нотариус, он не может долго ждать, а Вике лень ходить в контору…

– Он перед ней пляшет. Берет у нее деньги, вот и пляшет. Конечно, он привык ее слушаться – попробуй быть независимым от того, кто дает тебе деньги, – заметила Элла, – да-а, брать деньги у женщины не очень-то красиво…

– Кто берет деньги у женщины? Нотариус? Но это его работа, он у всех берет деньги, – удивилась я.

– Твой отец берет деньги у Вики, – усмехнулась Элла, – эта ваша Вика всех вас содержит, вот и секрет ее власти.

Элла – нетактичная швабра. Деньги – это очень интимно, как секс. Как вообще можно говорить о таких интимных вещах? Это наше семейное дело, что Вика дает Санечке деньги. Кстати, Станиславский тоже не зависел от театра материально, у него была фабрика, до революции, конечно.

Я немного подумала.

– Да. Вы правы, брать деньги у женщины некрасиво, – подтвердила я. – Но Санечка к этому давно привык. Но вы правы, вообще это некрасиво. Если к чему-то привыкнешь, то считаешь это нормальным, правда? Просто он ПРИВЫК брать у нее деньги.

Я не бросилась защищать Санечку, не закричала «как не стыдно лезть в чужую жизнь!».

Это была хитрость: может быть, бестактная Элла скажет Санечке про деньги что-то насмешливое, осуждающее? И он подумает «фу…». И они поссорятся!..

Я думала об этом, и вдруг заснула прямо в одежде и до утра. Когда я думаю о неприятном, я быстрее засыпаю, чтобы больше не думать, а вы?.. Когда я думаю о приятном, я тоже быстро засыпаю – может, проснешься, а это сбудется. Например, проснусь, а Эллы больше нет.

…А утром я застала на кухне признак новой жизни. Эллу в Санечкином халате. Элла у нас ночевала?..

Но… как же это?! Никто никогда не оставался у нас ночевать, кроме Катьки!..

На кресле лежит новая мужская рубашка, кричаще модная и дорогая. А вчера вечером лежала благородно строгая рубашка, которую купила Катька. Элла купила Санечке СВОЮ рубашку? А Катькину выбросила в окно, сожгла, съела?

– Странно… – пробормотала я.

– Что именно странно? – строго переспросила Элла.

– Странно, – растерянно повторила я.

– Быстро дуй в школу, – отвернувшись, ответила Элла, – теперь здесь все будет не странно, а нормально.

И тут я испугалась до дрожи, до истерики.

Санечка научил меня играть этюд на оценку факта: пауза, потом внутренний монолог, чтобы подвести себя к тексту, и только затем первая фраза.