Дафна Клэр - Там, где растут подсолнухи

— Чтобы разделить с тобой постель?

Блайт заколебалась.

— По крайней мере поговорим.

Он отодвинулся, и ее рука упала.

— Мне и вправду нужно вернуться к работе. Да и у тебя забот полон рот. Как ты умудряешься работать, пока они здесь?

— Они мне помогают. Они очень хорошие дети, Джас.

— Ничуть не сомневаюсь, — произнес он вежливо и отстраненно.

— Не так уж много времени до Нового года. Да и я немного отдохну от работы. — Не удержавшись, она спросила: — Ты не любишь детей?

— Не вижу причины их не любить, — нетерпеливо произнес он. — Я уже говорил тебе это.

— Ах да. Ты так занят. Что ж, мы постараемся тебя не беспокоить.

Это прозвучало слишком раздраженно, Блайт и сама это поняла.

— Спасибо.

Джас остановился, взял ее за подбородок и впился в губы с едва сдерживаемой, яростной страстью. Не сказав больше ни слова, он ушел. Она прождала до одиннадцати, но Джас так и не пришел.

Следующий день Блайт провела с детьми на пляже. Они рассматривали медузу, которую вынесло волной на песок, и считали красные пятнышки в ее прозрачном теле. Внезапно девушка посмотрела наверх и увидела Джаса на верхушке холма. Блайт выпрямилась, подняла руку и помахала ему, приглашая его присоединиться к ним, но, прежде чем она успела это сделать, он повернулся и исчез.

Разочарованная, девушка осталась стоять, все еще держа в воздухе поднятую руку.

— Тетя Блайт. — Лизи подергала ее за шорты. Блайт, вздохнув, снова занялась детьми. — Тетя Блайт, можно мы возьмем ее домой?

— Нет, — сказала она, — мы лучше отпустим ее в море, туда, где ее дом.

— А она еще живая? — удивленно спросил Феликс.

— Не знаю, — честно призналась Блайт. — Но если она живая, то мы убьем ее, взяв к себе домой, а если она сдохла, то скоро завоняет. Собирай наши букеты, Тесса, и давай отпустим медузу.

Когда дети отправились спать, девушка стояла на крыльце и с грустью смотрела на другой край залитой тенями долины, где стоял дом Джаса. Она не могла оставить детей одних дома. Может быть, он все же придет сегодня ночью? Но нет, она знала, что просто успокаивает себя, — он не придет.

Отчаяние и разочарование перерастали в раздражение и наконец превратились в злость. Неужели он думает, что может вот так просто от нее отделаться? Неужели он устал от нее? А вдруг он встретил кого-то в Веллингтоне… например, старую любовь?

Однако здравый смысл и знание его характера подсказывали, что это маловероятно. Он ведь сразу пришел и постучал в ее дверь, как только приехал. Поцеловал ее хотя и быстро, но с нескрываемой страстью. Если бы только у него был телефон, она бы тут же позвонила и потребовала объяснений. Его поведение просто смешно. Он уже и так изолировал себя от мира и от людей. Кроме нее.

Словно острый нож вонзился ей в сердце. Она вспомнила, что сказал ей Джас когда-то. После их первого поцелуя. Он тогда спросил:

— Ты не против, чтобы тебя использовали?

А она ответила, что понимает. Этот поцелуй ничего еще не значит, она не должна ничем его связывать. Позже, той же ночью, во время бушующего циклона, она попросила его снова поцеловать ее и получила в ответ презрительный отказ.

И почему она не усвоила урок? Ведь она терпела, даже тогда, когда он проявил ревность — ревность, на которую у него не было ни малейшего права. Но и этого ей было недостаточно. Она снова и снова билась о стену — слишком твердую для нее стену. Так бьется мотылек о стекло горящей лампы. Она даже осмелилась предложить ему заняться с ней любовью.

И он сделал то, о чем она просила. Блайт закрыла глаза, вспоминая ту страсть и сладостное насилие, с которым он любил ее. И свой страх, и возбуждение, и экстаз — это восхитительное крещендо их чувств, когда она в невыразимом блаженстве билась в его горячих объятиях. Он дал ей все, о чем она просила. И она действительно только об этом его и просила. Если он использовал ее, если хотел от нее только секса, а не любви, не длительных отношений, ей остается винить в этом только себя. Он не хотел понравиться ее родителям, не интересовался ее гостями, а она отвергала все предупреждения, не обращала внимания на отказы. Нужно быть сверхчеловеком, чтобы и дальше продолжать отсылать ее прочь всякий раз, когда она бросалась ему на шею, разрушая себя и свою жизнь в угоду безрассудной страсти.

Когда Блайт наконец-то добралась до постели, то услышала приглушенную расстоянием музыку, мягко лившуюся в холодном ночном воздухе. Несколько чистых, прозрачных нот, а потом аккорд и еще один, в которых звучали тоска и одиночество, такие же, как и те, что поселились в ее собственной душе.

В последнее утро перед отъездом Лизи пришла в комнату и облокотилась на стол, где стояли фотографии бабушки и деда Блайт.

— Это прабабушка, я ее помню.

Они вместе принялись разглядывать фотографии. Блайт размышляла о том, как бы поступила бабушка на ее месте. В ее дни секс вне брака не приветствовался. Возможно, в этом и был здравый смысл. Не будь она с Джасом так смела, сейчас ей, возможно, не было бы так больно и она не чувствовала бы себя покинутой.

Когда родители разобрали детей по домам, только остатки гордости, смешанные с обидой и страхом, удержали Блайт от того, чтобы со всех ног не броситься к Джасу и не упасть в его объятия. Вместо этого она потратила полчаса на уборку дома и пошла на пляж. Раньше или позже, но он все равно придет.

Он пришел. Блайт сидела, выводя бессмысленные узоры на песке под неровной тенью большого дерева, и спокойно ждала, пока он подойдет поближе.

Когда он подошел, Блайт подняла на него равнодушный взгляд и встала. Джас наклонился и поцеловал ее холодную щеку. Она стояла, не делая ни одного движения, чтобы поцеловать его в ответ. Джас отступил.

— Ты злишься на меня?

— Нет.

Она уже прошла через злость, осталось только вялое раздражение. Блайт хотелось о многом его спросить, но она боялась услышать его ответ.

— Давай пройдемся, — предложил он и протянул ей руку.

Блайт на момент заколебалась, прежде чем взять предложенную руку.

— Ты виделся с отцом?

— Да.

— Как он?

— Ни ему, ни мне встреча не доставила особого удовольствия. Давай не будем больше об этом, ладно?

— А о чем тогда говорить? Кроме математики, разумеется.

Он напрягся.

— Ты знаешь, я могу быть ужасным занудой, когда говорю о своей работе.

— Я не о том! Просто ты… никогда не говоришь со мной… откровенно… ни о чем другом.

— Но мы говорили о многих вещах, — возразил он, — о цветах, о музыке…

— Но мы никогда не вели доверительных разговоров, — настаивала Блайт.

— Я рассказывал тебе о своем детстве, о том, что причиняет мне боль. — Его голос был полон обиды. — Я никогда никому не рассказывал об этом раньше. Чего же ты еще хочешь?