Дафна Клэр - Там, где растут подсолнухи

Блайт почувствовала, как слезы жгут ей глаза.

— Я хотела бы чем-нибудь помочь тебе. — Ей так хотелось заботиться о нем, хотя она знала — ничто не смягчит ему потери дочери, не восполнит лет, проведенных в браке, не оправдавшем его надежд на любовь и счастье. Ей было жаль его за все неудачи, преследовавшие его, как злой рок.

— Ты уже помогла, — Джас повернулся к ней, — ты научила меня настоящей любви. Не просто страсти и желанию, а такой, как в песне.

— В какой песне?

нараспев произнес он и замолчал.

Она улыбнулась.

— Старомодные сантименты, — смущенно признался он. — Но песня говорит об этом лучше, чем я смогу когда-либо.

— Джас, это признание в любви? — Блайт с затаенной болью взглянула в его лицо.

Он колебался.

— Солнце всходит и заходит вместе с тобой, — тихо произнес он. — Поэтическая гипербола.

Но слова звучали как чистая правда. Он говорил их от всего сердца.

Блайт задержала дыхание, внутри ее распускалось что-то теплое и чудесное, словно новый нежный бутон чувствовал приход весны.

Джас сказал:

— Я поклялся себе, что не буду пытаться удержать тебя. — Он замолчал, не в силах продолжать.

— Почему?

— Потому что привязать тебя к себе будет гораздо хуже, чем закрыть подсолнух в темной холодной комнате.

— Джас, что за чепуха? Почему ты так говоришь?

— У меня достаточно плохих воспоминаний. Я думаю, что никогда не знал, как любить женщину, и вряд ли теперь научусь. Я не хочу, чтобы твой свет померк.

— Ох, Джас.

— Я никогда не был таким открытым с людьми, как ты. Ты едва знала меня, а уже беспокоилась из-за того, что я не поддерживаю отношений со своими сводными братьями. Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Я знаю, что ты все еще горюешь о своих бабушке и дедушке, хотя уже прошло немало времени с тех пор, как они покинули этот мир. Но ты всегда остаешься собой — солнечной, теплой и любящей. И я не имею права взваливать на тебя свое горе, боль и злость.

— Злость?

— Во мне еще много злости. Даже на невиновных. Я часто смотрел на детей и думал, почему это случилось с моим ребенком. Почему Донна, а не один из них?

Она посмотрела на него в ужасе. Он горько произнес:

— Я не горжусь этим.

— Все в порядке, я понимаю. — Она быстро вздохнула. — Так вот почему… ты не хотел видеть моих племянниц и племянника!

Его взгляд стал угрюмым, и он сказал:

— Я справился.

Его губы были плотно сжаты, и она почувствовала, что он снова замыкается в себе. Крепко сжав ладони, Блайт мысленно прочитала молитву, чтобы он вернулся к ней.

— Тогда почему?

— Это глупо. — Он пожал плечами.

— Мне нужно знать, Джас, — настаивала она, пожалуйста.

— Когда мы поехали в Опиату, — выдохнул он, — та маленькая девочка…

— Я помню, — проговорила Блайт. — Тебе должно быть было больно на нее смотреть.

— Я так завидовал этим людям, черной завистью. Я знаю, это нехорошо.

Блайт потянулась к нему и положила руку на плечо.

— Джас, они бы поняли тебя.

— Девочка была… так счастлива… так любима… и так мила, правда?

— Да. — Блайт положила голову ему на плечо.

— Я долго думал о ней той ночью, когда ты уснула. Ты была так прекрасна во сне. Я чувствовал, что ты послана мне Богом. И любил тебя, даже зная, что однажды ты покинешь меня, легкая как бабочка, которая присела на цветок и улетела. И это было самое ужасное. Так и с Донной. Любить ее, пока она была рядом, больнее, чем потерять ее. Думаю, в тот момент я прекратил злиться и ненавидеть других людей, у которых все хорошо и чьи родные живы.

— Но… — Блайт закусила губу.

— Я знаю. Когда ты попросила меня провести Рождество с твоей семьей, я чувствовал себя так, будто передо мной открылись врата рая и меня пригласили войти. Но я испугался.

— Чего?

— Отчасти того, что там будут дети. Я совсем не был уверен в своей реакции и в том, как они примут меня. И еще… Я продолжал обманывать себя, думая, что выживу, если порву с тобой. И знал, что знакомство с твоей семьей сделает расставание еще тяжелее.

— Так, значит, поездка к отцу была просто предлогом?

— Услышав о твоих планах на Рождество, я почувствовал себя виноватым. Я подумал, не ждет ли он меня. И сейчас не знаю, ждал ли. Я так хотел вернуться к тебе, а потом, прибежав к твоему дому, увидел твоих племянников. Они смотрели на меня своими ясными, невинными глазами. Ты знаешь, что маленькая темноволосая девочка похожа на тебя? Я просто не ожидал и…

— И?.. — прошептала Блайт.

Джас глубоко вздохнул.

— Это все, что я смог сделать, чтобы сдержаться и не завыть.

— Так вот почему… — осенила ее догадка.

— Прости. Я знаю, ты расстроилась. Я до смерти боялся показаться полным идиотом и, должно быть, напугал детей. На следующий день, когда я увидел, как вы пошли на пляж, я отправился за вами. Но, увидев вас… я просто не осмелился подойти.

Ее улыбка засияла сквозь слезы, и Блайт обняла его.

— Ох, Джас, а я так боялась, что ты их ненавидишь.

Он произнес с нажимом:

— Как я могу ненавидеть того, кто дорог тебе. — Он поднял руку и погладил ее волосы.

— Так почему же ты не сказал?..

Но ведь он тогда не собирался рассказывать ей всего этого. И все из-за глупой идеи, что ее не следует посвящать в трагедию, произошедшую с ним.

— Тебе надо было раньше объяснить мне все, — укорила она его. — Меня ни к чему оберегать. Я ведь подсолнух, как ты говоришь, а не изнеженная орхидея. Подсолнухи сильные.

Он рассмеялся странным, невеселым смехом.

— Думаю, в глубине души я боялся, что ты будешь презирать меня.

— Да я никогда…

— Знаю, правда, знаю. И умом понимаю, что слезы — это вполне нормальный эмоциональный выход. Но в… моей семье… слезы были признаком слабости. А слабость была приглашением к насилию. Я очень рано научился не плакать.

— Да, я понимаю. Спасибо, что ты доверяешь мне. — Она понимала, что говорить об этом для него не просто даже сейчас. — И, Джас…

— Да?

Она глубоко вздохнула. Она знала, что все почти позади, если только сейчас ей удастся убедить его.

— Я солгала, когда сказала, что смогу разлюбить тебя. Я никогда не смогу этого сделать. Ты объяснял мне, что такое бесконечность. Теперь я это поняла. Это моя любовь к тебе. Отныне, навсегда и без границ.