Кэрол Марш - Серебряная цепь

— Не вини себя, это я не хотела, чтобы он знал. Я надеялась, что он никогда не сможет об этом узнать, но в глубине души понимала, что рано или поздно мне придется с этим столкнуться. — Глаза Даны расширились. — Что они могут сделать? Теперь, когда Маршалл мертв? — Она запнулась на этом слове, но решительно продолжила: — Они не могут отнять у меня ребенка.

— Правильно, — задумчиво согласился Питер. — Теперь никто не сможет этого сделать. Они могут потребовать официальных посещений внука, учитывая то обстоятельство, что он, вероятно, унаследует значительную часть состояния Фоулеров.

— Я откажусь, — решительно сказала Дана, — нам не нужны их деньги. Бабушка оставила так много.

— Это не тебе решать, Дэйнс, — уже мягче произнес Питер. — Ребенок наполовину Фоулер, и у него есть право на это. Кроме того, ты же не сможешь скрыть, кто был его отец, а рассказав правду, неизбежно столкнешься с проблемой наследства.

Дана почувствовала стук в правом виске и потерла лоб, чтобы смягчить боль. Солнце уже встало, и его лучи проникли через большое оконное стекло. Дана мрачно подумала, существует ли такая вещь, как предначертание. Она никогда не знала своих родителей, и теперь ее ребенок вырастет без отца. Она отогнала воспоминания, когда ей так не хватало настоящих родителей, и подумала, не будет ли ее ребенок ощущать одиночество. Она слышала разговор Джосса и Питера, как лучше сказать Гэвину Фоулеру о нерожденном еще ребенке, и их голоса раздражали ее. Наконец она взорвалась:

— Это неправильно. Я никогда не знала своего отца и матери, и теперь мой ребенок никогда не узнает своего отца.

— Дэйнс, — резко сказал Питер. — Ты не хотела, чтобы ребенок встречался с Маршаллом, потому что боялась, как бы он не причинил вреда ребенку. Не забудь это сейчас. Теперь ситуация совсем другая.

— Я знаю. Просто в голову пришла такая мысль. Это кажется чем-то сверхъестественным, вроде злого рока. — Дана нервно мяла в руке подол своего халата. В комнате было слишком тихо. Она взглянула на Джосса и была поражена выражением жалости и боли на его лице, он ошеломленно смотрел на нее. — Я не хотела, дорогой, — торопливо сказала Дана, сообразив, что обидела его, и желая взять свои слова обратно. — Это просто так странно, что мы оба не знаем и не узнаем своих отцов. Пойми, я не имела в виду тебя.

— Он знает, Дэйнс, — взглянув на Джосса, сидящего без движения и рассеянно смотрящего на горизонт за окном, ответил за него Питер, встал, потянулся и громко зевнул. — Я пойду поставлю еще кофе. Вы хотите? — Они покачали головой, и каждый погрузился в свои мысли. Молчали до тех пор, пока не вернулся Питер.

— Я сделаю это, — наконец нарушив тишину, сказала Дана. — Я сама позвоню Гэвину и скажу, что беременна. Но, — ровно добавила она, — я не пойду на похороны, и ноги моей не будет в Детройте.

— Тебе и не придется туда ехать, — рассудительно заметил Питер, обдумав все варианты, прежде чем ответить. — Вероятно, сначала тебе следует поговорить со своими адвокатами, просто чтобы узнать их мнение. Я не могу себе представить, что могут предпринять Фоулеры, что повредит тебе или ребенку. Лучше быть уверенным, прежде чем звонить.

— Почему? Ты думаешь, они могут потребовать, чтобы ребенок воспитывался в Детройте? — спросила Дана.

— Может быть, ну и что? В худшем случае они смогут добиться права видеться с ребенком, чтобы он каждый год проводил какое-то время в Детройте. — Питер допил кофе и поставил чашку на кофейный столик. Джосс откинулся в кресле, слушая их разговор, но лицо его было землистым, а мысли — далеко отсюда. — Я мало знаю о таких делах, но на то и есть адвокаты. Ты ведь можешь не соглашаться на условия Фоулеров, если не захочешь. — Он устало потер глаза и обеими руками пригладил волосы. — Но ты не сможешь игнорировать вероятность того, что ребенку когда-нибудь захочется посетить семью своего отца, Дэйнс. Ты не сможешь совсем отстранить их. Кто знает, что будет потом.

— Господи, как все сложно. Я знаю, что ты прав, но мне это надоело. — Дана стала ходить по комнате, слегка тронула Джосса за плечо, как бы извиняясь за свою несдержанность. Он накрыл ее руку своей и пожал. За окном на горизонте появились рыбацкие катера и несколько серферов, ожидавших высоких волн на своих досках. — Я не могу сделать это сегодня. Мне нужно время. Завтра позвоню в Нью-Йорк, а потом Гэвину. — Она беспокойно посмотрела на Питера и отца. — Но вы будете здесь, правда? Я беру все на себя, только будьте, пожалуйста, рядом.

— Конечно. — Джосс поднялся, застегнул свой плащ и завязал пояс. — Почему бы вам не пойти ко мне домой? Констанс беспокоится о тебе, Дана, и велела привести тебя. — Он посмотрел на часы. — Пойдем через пляж. Еще довольно рано.

— Питер?

— Да. — Питер посмотрел на свой халат, под которым были только боксерские трусы, оглядел собеседников и фыркнул. — Только не в таком виде. Мы произведем сенсацию на страницах бульварных газет.

Никто не засмеялся на эту попытку немного развеселить всех, но Дана исчезла в спальне и вернулась через пару минут, одетая в новые слаксы и чистый свитер. Они с Джоссом подождали на террасе, пока не появился аккуратно причесанный Питер, одетый в выгоревшие джинсы и темно-синий свитер из шотландки. Друг за другом они спустились по лестнице к извилистой тропинке, перешли через дорогу и повернули у берега. Молча они направились по пляжу туда, где их ждала Констанс. Дана была в середине, все шли почти в ногу.

Недели после смерти Маршалла промелькнули для Даны как в тумане. Питер задержался на несколько дней, ночуя на кушетке и ласково разговаривая с ней, когда не спалось по ночам. После его отъезда Дана впала словно в летаргию. Она послушно ела, когда Констанс ставила перед ней тарелку, прекратила свои долгие прогулки, просиживая вместо этого часами на террасе, уставившись на горизонт. Ее преследовала картина аварии Маршалла, думы о людях, которые погибли из-за него. А от этого мысли переходили к смерти бабушки и наконец возвращались к миловидной женщине, ее приемной матери, которая умерла, когда Дана была совсем ребенком. Она почти ни с кем не разговаривала, даже с Джоссом, который часто просиживал с ней на веранде до позднего вечера, пытаясь ободрить и разговорить. Она похудела, и несколько беспокойных морщинок опять пролегли на лице. Ей казалось, что смерть преследует ее, и появился страх за ребенка, которого носила.

Когда появился Адам Херрик со старинным мольбертом, который он откопал в вещах своего друга, Дана начала рисовать, и все ее страхи скоро испарились. Она погрузилась в работу с такой увлеченностью, какой никогда не бывало прежде. Адам отчистил и покрасил мольберт и подарил ей в канун Нового года, сказав только: