Кей Грегори - Невесты Шерраби

— Джейми? Это ваш сын?

— Да.

— Понимаю. И что вы потеряли, Оливия?

Откуда в ней такая уверенность, что Саймон уже знает ответ? Но это невозможно. Если только не…

— Красную книжечку, — быстро ответила она. — Вы видели ее?

Саймон ответил не сразу.

— Книжечку? Она так важна для вас?

— Я… Это мой дневник. Так вы видели его? — Она пыталась говорить спокойно и не выдать своего страха. Кажется, прочесывать кустарник не имело смысла. Если этот невозможный тип нашел книжку, то наверняка знает, что это такое. Эта мысль заставила Оливию потупиться.

Она ждала ответа. Откуда-то донесся нежный голосок горлинки, всегда вызывавший у Оливии улыбку.

Всегда, но не сегодня.

— Может быть, — признался Саймон, когда прошла целая вечность. — На нем были отметины от зубов?

Оливия подняла испуганные глаза.

— Нет! По крайней мере, когда я видела его в последний раз.

— Гмм… Это ничего не значит. Нельзя сбрасывать со счетов Риппера.

Риппер вильнул коротким, толстым хвостом.

Оливия отвела от глаз прядь темных волос.

— Вы хотите сказать, что он его съел?

— Если мы говорим об одной и той же красной книжке, то он действительно ее пробовал. Но не волнуйтесь, переварить не успел.

Оливия проглотила слюну.

— Так он… он все еще у вас? — Женщина сама не знала, какого ждет ответа. Дневник имел для нее огромное значение. Она начала его, будучи счастливой новобрачной, и сделала это лишь потому, что ужасно хотелось описывать свою жизнь с бесконечно любимым мужчиной, который стал ее мужем.

Позже, когда счастье с путающей скоростью пошло на убыль, дневник превратился в лекарство, способ забыть о своем разбитом сердце. А оно действительно разбилось, хотя Оливия продолжала делать хорошую мину при плохой игре. Ради Джейми. Когда Дэн умер и прошел шок от потери, дневник перестал быть ей необходимым. Так продолжалось до самого пикника.

Пикник в зеленом линкольнширском лесу показался ей лучшим способом отпраздновать переезд из Лондона. Для Оливии этот переезд стал символом начала новой жизни, более спокойной и мирной, чем та, которую она вела в последние годы.

Она взяла с собой дневник, потому что хотела зафиксировать начало этой новой жизни: исполненной надежды. Но едва начала писать, как пошел дождь.

А затем Джейми потерял туфельку и наколол ногу. Он начал хныкать, и в наступившей суматохе Оливия совсем забыла про дневник.

Она вернулась за ним при первом удобном случае. Дождь оказался недолгим, место было уединенное, и она не ожидала, что кто-нибудь наткнется на ее собственность. А сейчас этот верзила сказал, что дневник грызла его собака — очевидно принявшая книжку за лакомство. Так что, благодарить его за это? А вдруг дневник до сих пор у него?

О господи… Неужели он прочитал его? Узнал все ее тайные мысли и боль, которую она излила на этих страницах? Она бы не вынесла этого. Если бы он узнал, как Дэн, нежно любимый Дэн, заставлял ее страдать, это бы значило, что вся ее подноготная, все, что составляло ее суть, стало известно не тому, кому она была дорога (что тоже не доставило бы ей никакой радости), а человеку, с которым она только что познакомилась. И невзлюбила с первого взгляда.

Пока она следила за Саймоном, со страхом и нетерпением ожидая ответа, он отделился от дерева и слегка улыбнулся. Очевидно, эта улыбка должна была ее подбодрить, но своей цели не достигла.

— Да, — сказал он, — ваша книжка все еще у меня. Пойдемте со мной, и я верну ее.

Она кивнула.

— Отлично. Спасибо. Извините, если я доставила вам хлопоты.

— Не доставили. К сожалению. Потому что вы их стоите.

Что он хотел этим сказать? Он ничего о ней не знал. Конечно, если не прочитал дневник. Она облизала губы, собираясь с силами, чтобы спросить об этом прямо. Но Саймон не дал ей времени. Жестом собственника он взял Оливию за руку, увлек с поляны и повел по тропинке, которая вела к поместью. Над деревьями виднелись трубы особняка.

Риппер бежал впереди, таща в зубах ветку размером с небольшое деревце.

— Что привело вас в Линкольншир? — спросил Саймон таким тоном, словно имел право это знать.

Оливия пожала плечами. Прикосновение мужской руки с квадратными ногтями выбивало ее из колеи. Она едва доставала Саймону до плеча и чувствовала себя маленькой и жалкой. Хотелось отстраниться, но тропа была слишком узка для двух человек.

— Мне надо было увезти Джейми из Лондона, — ответила она. — Он попал в плохую компанию, и, хотя ничего страшного еще не случилось, я понимала, чем это может кончиться. — Саймон ничего не ответил, и она продолжила, словно в чем-то оправдываясь: — Я вдова. Нелегко зарабатывать на жизнь и одновременно приглядывать за Джейми. Поэтому когда моя подруга Сидони — мы работаем с ней в одном офисе — сказала, что ее тетя хочет сдать верхнюю часть дома в Линкольншире, я решила переехать. Шерраби — идеальное место. Тихая деревушка и в то же время достаточно близко от Лаута, чтобы можно было ездить туда на работу.

— Да, если ее посчастливится найти, — осторожно сказал Саймон.

— Мне посчастливилось. Три утра в неделю я веду счета одной адвокатской конторы.

— И на это можно прожить?

Его голос звучал скептически. Саймон Себастьян был самым богатым человеком в округе, но тем не менее знал, что в наше время так везет далеко не каждому. Потому что заработал это богатство собственным горбом. И хотя Саймон унаследовал поместье от неожиданно умершего старшего брата, но лондонская фирма, которой он владел и управлял, процветала только благодаря его умелому руководству. За неполный месяц, проведенный в Шерраби, Оливия слышала рассказ о ее самом удачливом и таинственном сыне по меньшей мере раз десять.

— Да, — сказала она. — Прожить можно. Если время от времени подрабатывать уборкой.

Саймон бросил на нее непонятный взгляд и ускорил шаг.

— Эй! — воскликнула она. — Я вам не гончая! И если у вас ноги длиной с колонну Нельсона…

Как только они выбрались из леса в поле, Саймон пошел медленнее. В конце пологого спуска Оливия увидела кованые чугунные ворота и кирпичную сторожку. За сторожкой начиналась длинная прямая подъездная аллея, вдоль которой как часовые стояли липы. Противоположный конец аллеи упирался в массивное парадное крыльцо.

— Прошу прощения, — сказал Саймон скорее нетерпеливым, чем извиняющимся тоном, затем помолчал и посмотрел на нее сверху вниз. — Нет, явно не гончая. Скорее кошка. У вас черные кошачьи глаза. И пышные, густые волосы, которые хочется погладить.

Он что, пытается разозлить ее? Его черты были совершенно бесстрастными, но Оливия начинала догадываться, что выражение загорелого лица Саймона Себастьяна к мыслям означенного господина не имеет никакого отношения.