Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)

Она говорила долго, подробно, ощущая, как обваливается с кожи бархатная кожура Леночки Савиной, обнажая горящую кровавую плоть Леки. Леки, которая знала, всегда знала, что она одна и никого нет рядом, но находила в себе смелость не бояться этого.

Леки, которая никогда ни под кого не подстраивалась и всегда являла себя миру в своем настоящем виде, каким бы отвратительным он ни был.

– Я думаю, такой возможности нет, – ответила наконец она, вспомнив, как встала после окончания ее рассказа Аллочка, как посмотрела на нее, и как оглушительно звенела до сих пор в ушах ее пощечина.

– Понятно. Лена, формально мне не за что тебя увольнять, но я все же хочу спросить: возможно, теперь ты захочешь уйти сама?

И снова, как раньше, как много лет назад, перед ней в полный рост встал выбор. Лека видела его так ясно и так четко, что, казалось, его можно потрогать рукой. Она может сказать «да», собрать вещи и тихо уйти, оставив все это позади, просто пойти дальше. А может ответить «нет» и бороться до конца. И в первом случае ей просто нужно будет зализать раны, и убедить себя в том, что еще не все потеряно. А во втором – собрать все силы, весь арсенал, всю смелость и лицом к лицу встретить адское количество боли, страха и отвержения.

Так что же сделаешь ты, когда выбор стоит – сдаться или идти войной на тех, кто еще вчера любил тебя, а сегодня начал ненавидеть?

Лена Савина сдалась бы. Лека не сдавалась никогда.

– Нет, – сказала она, чувствуя как сжимаются между собой пальцы рук, – сама я не уйду.

Валентина Михайловна посмотрела на нее с жалостью.

– Но ты же понимаешь, что тебя ждет?

Она понимала. Но снова и снова перед ней ставало лицо Игоря.

– Я справлюсь, Валентина Михайловна. За меня не беспокойтесь.

– Ну хорошо. Собрание педколлектива я назначаю на завтра, чтобы у тебя было время подготовиться.

Директриса сделала пометку в ежедневнике, а Лека на ватный ногах встала со стула и пошла к выходу.

Подготовиться… В данном случае это означало – всего лишь отложить казнь.

Идя по коридору к своей комнате, она ожидала чего угодно, но только не того, что увидела – рядом с дверью стояла целая делегация, возглавляемая Машей. Девочки смущенно переминались с ноги на ногу, но глаз не отводили – смотрели на приближающуюся Леку, взволнованно дыша. А когда она подошла к двери и вопросительно подняла бровь, Маша первая шагнула ей навстречу и сказала громко:

– Мы хотим сказать, что нам все равно. Мы тебя все равно любим, и не хотим чтобы ты уходила.

Остальные девочки заговорили разом, соглашаясь, обступили Леку со всех сторон. И она улыбалась, чуть не плача, и кивала, не в силах сказать ни слова.

Потом они ушли, а она вошла в комнату и, обессиленная, прижалась спиной к двери. ТАКОГО она не ожидала. Все, что угодно, но только не это.

Дети оказались готовы любить ее такую – с темным прошлым, с неизвестным будущем… настоящую.

До вечера она просидела в комнате, на подоконнике, глядя, как гуляют на улице дети, как проходят взрослые. Несколько раз видела Аллочку, но та ни разу не подняла взгляда наверх.

И вспомнилось то, что она сказала несколько дней назад здесь же, у этого подоконника – «Все и всегда имеет свою цену». Так оно и было.

На ужин решила пойти – села одна, за свой обычный стол, смело глядя в глаза всем любопытствующим, и невольно ища взглядом Аллочку. Рядом не присел никто – обходили, будто прокаженную, и избегали встречаться глазами.

Еда не лезла в горло – Лека еле-еле протолкнула в себя пару ложек каши, запила их кофе, и, прокашлявшись, встала из-за стола. Отнеся посуду в раздатку, она посмотрела на повариху. Но и та отвела взгляд.

Злости не было. Горечи – сколько угодно, а злости не было вообще. Лека равнодушно наблюдала, как отваливается от нее весь так тщательно и любовно выстроенный мирок, обнажая за собой гнетущую пустоту.

Как в тумане, дошла она до комнаты младшей группы, но и там ее ждал сюрприз – на пороге, с книжкой в руках, стояла Аллочка.

– До завтра тебе запрещено приближаться к детям, – сказала она, глядя в сторону и всем своим видом выражая отвращение.

– За что ты так со мной? – Вырвалось у Леки против воли. – Что я тебе сделала?

– И ты еще спрашиваешь! – Фыркнула Аллочка, и через секунду скрылась в комнате, плотно закрыв за собой дверь.

– По крайней мере, она с тобой разговаривает.

Лека обернулась в поисках голоса, который сказал это, и никого не увидела. Она даже не удивилась – доведенная до крайности, напряженная, со злыми слезами на глазах, развернулась через левое плечо и побежала к себе в комнату.

Самое ужасное было в том, что ТАК уже было. И теперь пришло снова.

Тогда, много лет назад, она не говорила правды по той же причины, что и теперь. Обретя друга, сестру, верного товарища – и все это в одном и том же человеке, она безумно, до остервенения, боялась потерять. И потеряла.

Лека не стала зажигать света. Разделась в темноте, забралась в постель и с головой укуталась в одеяло. Было холодно, но холод шел словно и снаружи, и изнутри, и согреться было невозможно.

Она закрыла глаза и погрузилась в воспоминания.

Женька говорила и говорила, не останавливаясь ни на мгновение, а стоящая на коленях Лека смотрела на нее, и чувствовала, как будто карточный домик рушится к чертовой матери ее мир. Ее маленький мир, который она так любила и так берегла.

Слово, еще слово, еще слово… Глаза в глаза, так близко и так ясно, будто это последний раз. Впрочем, это и было последний раз.

А потом она ушла. Потухла взглядом, развернулась и вышла, не сказав больше ни слова. Они не разговаривали несколько месяцев.

Самым ужасным было то, что Лека ничего не могла исправить. Если бы Женя обиделась на какой-то ее поступок – можно было бы просить прощения, исправиться, загладить… Но она обиделась не на поступок. Она оказалась не в силах принять Леку… такой.

Сказать, что она скучала, значило бы не сказать ничего. Просыпалась утром, и закрывала в бессилии глаза: ей больше незачем стало вставать с кровати. Женька не разрешила бы больше себя провожать, но она все равно провожала – только теперь тайно. Приходила к общаге, ждала, пока она появится, и скрытно шла следом.

Сердце ее рвалось от того, какой грустной выглядела Женька, но когда она попыталась подойти, ответом было всего лишь полное безразличия «привет».

Пришлось признать: все это правда. Не плохой сон, не страшная глупость, а самая настоящая правда… ТАКАЯ Лека Женьке не нужна.

И она попыталась жить дальше. Перестала провожать, постаралась переключиться, но ничего не выходило. День за днем она всего лишь сильнее и сильнее скучала.

А потом пришла злость.