Марселла Бернстайн - Обет молчания

Сестра Гидеон остановилась в дверях. По другую сторону широкого каменного порога выстланный плитами пол был покрыт мыльной пеной. Посреди пара и белья туда-сюда сновали монахини, обутые в высокие башмаки на деревянной подошве, чтобы не промочить ноги, с подоткнутыми под широкий кожаный ремень подолами юбок.

Упакованные в гигантские клеенчатые фартуки, женщины работали по четыре у каждого корыта, шлепая бельем и простынями по стиральным доскам и окуная их в мутно-зеленую от растворенного порошка воду. Видя входящую в прачечную сестру Гидеон, сестра Розали приветственно помахала ей деревянной палкой для переворачивания простыней. Юная сестра Дэвид подняла голову и, просияв лучезарной улыбкой, кивнула ей из-за паровой завесы.

На мгновение сестра Гидеон застыла на месте. Она всегда нервничала при виде воды, тем более что сейчас ее было так много. Она с опаской посмотрела на решетки, сквозь которые выходил пар, опасаясь, что вода достигнет их уровня.

Вскоре после прибытия в монастырь, в январе, рядом с центральной решеткой она случайно нашла отвалившийся кирпич. На протяжении двух месяцев, в перерывах между приступами болезни, когда возникала возможность незаметно улизнуть, она вынимала из стены этот кирпич и доставала из тайника тетрадь, которая хранилась там в строжайшем секрете от остальных. Излишняя мера предосторожности: никто никогда не входил в чужую келью. Но в таком деле нужна абсолютная уверенность.

Она присела на низкий каменный выступ. Внутренний дворик был надежно защищен высокой стеной от промозглых ветров, гуляющих по беспорядочно разбросанным невысоким холмам. Ласковое солнышко навевало блаженный покой, она подняла свое бледное лицо навстречу согревающему теплу и, слегка повернув голову, приподняла подбородок. Характерное движение, бессознательное и чувственное.

Она ощущала, как тепло разливается по телу, растапливая ледяную скованность мышц. Находясь здесь и наблюдая за работой сестер, она чувствовала себя окутанной их присутствием, их любовью и заботой. Они были ее семьей. Она была частью этой семьи. Сестра Антония отжимала белье при помощи катка около двери, поддерживая на весу мокрую ткань одной рукой, другой вставляя ее между огромными роликами. Сестра Иоанна крутила металлическую ручку зеленого цвета. Набухшая от воды и воздуха одежда исчезала с одной стороны огромных вальцов, чтобы плоским растянутым блином сползти в руки сестры Антонии с другой стороны. Круглое лицо сестры Иоанны разрумянилось, руки стали красными, подушечки пальцев сморщились от длительного контакта с водой. Стекла ее очков без конца запотевали, поэтому ей пришлось их снять и положить в карман под накидкой.

Послышался удар колокола. Сестра Питер — сегодня была ее очередь читать молитву — обошла корыто. Одиннадцать часов, время для полуденной молитвы. Тем не менее работу нужно доделать, а посему они останутся здесь.

Все до одной разом прекратили работу, побросав одежду в воду. Все до одной замерли в безмолвной молитве, глаза закрыты, руки свободно опущены вдоль тела.

«Господь, прими наш скромный труд в согласии с Твоим благоволеньем».

«Во славу Твою и во искупление грехов мирских», — закончили они.

Стоя около стены, сестра Гидеон молилась вместе с ними. Все, что делалось ими, делалось во имя всеобщего блага. Работа была искуплением греха, во искупление совершался каждый поступок. Даже стирка. Особенно стирка.

После непродолжительной молчаливой молитвы работа вновь закипела. Сестра Антония принялась развешивать огромные простыни, прицепляя их к веревке прищепками. На ней был фартук с большим карманом, этот карман был набит прищепками, которые они два раза в год покупали у цыган.

Сестра Гидеон помогла наклонить веревку и перекинуть через нее тяжелые простыни. Огромные полотна взвились, словно паруса на ветру, белые, словно плывущие в небе облака, обретя наконец свободу. Одна из простыней обмоталась вокруг нее, заключив в теплый влажный плен, распространяя свежий аромат порошка. Сестре Гидеон захотелось рассмеяться.

Сестра Антония, неестественно высокая в башмаках на деревянной подошве, похлопала ее по плечу, нахмурилась и покачала головой: достаточно для первого раза, не стоит перегружаться, сперва лучше окрепнуть. Сестра Гидеон послушно вернулась на свое место, нагретое лучами солнца, — легкая усталость давала о себе знать.

Пришел черед стирать нижнее белье. Из медного крана в корыто текла чистая вода. Одежду мяли и терли о стиральные доски, окунали в воду, от поверхности которой поднимался пар.

А она все смотрела и смотрела на мыльные пузыри, взлетающие с облачками пара и выплывающие по воздуху из открытой двери. Круглые, совершенной формы, переливающиеся на солнце. Они поднимались ввысь на фоне чистой, омытой небесной синевы, слабым мерцанием придавая им сходство с человеческими душами.

— Могу я предложить вам шампанского, Кейт?

В одной руке Виктор Шон держал завернутую в кухонное полотенце бутылку, в другой широкий неглубокий фужер. Кейт послушно взяла его.

— По какому поводу? — спросил отец Майкл.

— Поводов два. Первый тост — за благополучное выздоровление Кейт…

— Во-вторых, — продолжила Зоя, — мы выпьем за мое новое назначение. Мне только что сообщили, что под мои исследования выделен весьма щедрый грант.

— Не щедрый, — поправил ее Виктор, — приличный.

— И, — снова заговорила она, не обращая на него никакого внимания, — в следующем году, когда наш малыш подрастет, я забираю все семейство в Ванкувер на целый год. Виктор будет читать там курс лекций, а в свободное время, пока я буду работать, будет наносить визиты многочисленным родственникам и демонстрировать им наших отпрысков.

— Буду им вместо мамы. — Стоя позади жены с бутылкой шампанского, он принял дурашливую позу, делая вид, что собирается вылить содержимое ей на голову. — Женитьба, — изрек он назидательным тоном, — предполагает не только удовольствия. Знал бы — ни за что б не женился.

— Обет безбрачия, — в тон ему ответил Майкл, — вообще не предполагает никаких удовольствий.

Они оба рассмеялись. Зоя в притворном ужасе закатила глаза и подняла свой бокал.

— За тебя, Кейт! За твое будущее!

Впервые в своей жизни Кейт пробовала шампанское, но об этом никто не знал. Она подняла бокал, поднесла к губам игристый напиток, улыбнулась и поблагодарила. Но с первым глотком вина ощущение блаженства и счастья вдруг куда-то улетучилось. Тремя неделями раньше она мысленно представляла, как отец откупорит бутылку шампанского в честь ее возвращения. Приятное сухое пенистое вино вдруг сделалось колючим и едким, горьким, как воспоминания.