Евдокия Нагродская - Гнев Диониса

А что если ребенок опять родится мертвым?

Мне больно, мне будет жаль его, но для Ильи, пожалуй, будет лучше.

Сегодня Женя вернулась из больницы грустная, она провела все утро с матерью. Катю послезавтра отправляют за границу.

Мне хочется развлечь Женю, и я завожу разговор о ее женихе.

Жених Жени мне нравится, но он напускает на себя слишком много серьезности.

Вчера вечером я, извиняясь, что решаюсь давать ему советы, сказала прямо:

— Никогда не бойтесь быть откровенным с вашей женой, не сдерживайте ваших чувств, даже из страха показаться смешным, а то она может подумать, что вы ее мало любите. Если она бросится к вам в порыве горя или радости, обнимите и поцелуйте ее. Главное — не бойтесь слов. Слова — ложь, когда они не искренни, но если любишь — они музыка для того, кто хочет их слушать.

Он, кажется, понял, что я хотела сказать, поцеловал мою руку и теперь со мной и Женей сбрасывает маску молодого ученого — будущей знаменитости.

Дай Бог, чтобы девочка была счастлива, Она теперь сидит на высоком табурете и строит планы о своем будущем житье. Я слушаю ее воркованье, и работа идет легко.

Девушка подает мне карточку. Латчинов! Хотя мне тяжело встретиться со свидетелями моей римской сказки, но Латчинов так тактичен. Я так люблю с ним поболтать, что я искренне рада ему.

— Вот, Женя, я тебя сейчас познакомлю с очень интересным господином.

— Мне теперь все «господины» безразличны, — говорит Женя, делая презрительную гримаску, Латчинов, как всегда, изящен и мил и так же, как всегда, подносит мне цветы.

Мы ведем оживленный разговор, и, хотя Женя и объявила, что ей все безразличны, но уже через десять минут так увлеклась с ним разговором о музыке, что хотела тащить его в гостиную к роялю, попросить ей что-то сыграть, но раздался знакомый звонок, и она, наскоро извинившись, красная и счастливая, как ураган вылетела из мастерской.

— Татьяна Александровна, я явился к вам по делу, — говорит Латчинов, — мне поручено письмо, которое я должен просить вас прочитать немедленно и дать мне ответ, хотя бы устно.

Он подает мне письмо.

Руки мои дрожат, пока я его распечатываю.

«Я пишу вам не потому, что мне хочется напомнить вам о себе. Упрекать вас я не буду, будьте счастливы — я не желаю нарушать вашего счастья. Мне нет до вас дела, но я требую того, что принадлежит мне, от чего я никогда не откажусь, — я требую от вас моего ребенка.

Неужели вы хоть на минуту могли подумать, что я соглашусь отказаться от того, что теперь одно привязывает меня к жизни?

Вы думали, я позволю, чтобы дитя мое считалось сыном постороннего человека и называло его «отцом»!

Как вы только могли подумать, что я допущу это?

Я не хотел ни пугать вас, ни угрожать вам, потому что уверен, что вы согласитесь на мои условия.

Иначе я пойду на все! На какой угодно скандал, до убийства этого человека включительно, и не буду считать это преступлением.

Я не требую себе моей жены, я не властен в ее чувствах и не имею права вмешиваться в ее жизнь, но я требую моего ребенка, а вы не смеете его у меня отнять!

Я еще очень болен и не могу писать что-нибудь связное. О деловой стороне этого вопроса с вами переговорит Латчинов. Я еще не могу вам простить, я еще ненавижу и проклинаю вас, но отдайте мне ребенка добром, и я прощу все — прощу от души».

Я сидела опустив голову. Мысли мои спутались!

А я-то думала, что все мои несчастья кончились.

— Татьяна Александровна, — тихо позвал меня Латчинов, — могу ли я говорить?

— Говорите, — отвечаю я машинально, вкладывая письмо в конверт и вертя его в руках.

— Старк получил ваше письмо во время веселого завтрака, на котором присутствовал и я. Пока он читал письмо, я понял по его лицу, что случилось что-то ужасное.

Дочитав, он бросился к столу, чтобы написать телеграмму, — он написал одну строчку, хотел писать дальше и не мог.

«Пошлите, все равно», — сказал он мне, суя мне в руки листок.

Не успел я взять телеграмму, как он упал на пол, как подкошенный.

Латчинов помолчал.

— Несколько дней он лежал без памяти — доктора опасались воспаления мозга, но когда он пришел в себя и вспомнил — мы стали опасаться худшего! Потери рассудка. Но у него здоровая натура — он вынес. Едва он мог писать, было написано им это письмо. Он поручил мне сказать вам его условия, если вы желаете их выслушать. Я выписал Вербера из Рима — это человек преданный, он будет наблюдать за правильным уходом. Сам я приехал к вам.

Я надеюсь, что вы дадите мне ответ сегодня же. Я уезжаю завтра, я боюсь оставить больного надолго одного с его мыслями.

Я сидела опустив голову. Что мне делать? В состоянии ли я буду отдать ребенка? А если я не отдам? Разве у меня на него не такие же нравственные права, а юридически он будет законным сыном Ильи.

За этого ребенка я готова тоже идти на какой угодно скандал! Но… эта угроза! Это не пустая фраза, я слишком хорошо знаю Старка.

Но до рождения ребенка еще пять месяцев, может, он одумается… смягчится… Нет — это я себя утешаю! Этого быть не может.

Ну, что же! Ну, пускай это будет мне возмездием за мой проступок. Но неужели он потребует от меня даже никогда не видеть мое дитя?

— Скажите его условия, — говорю я с тревогой.

— Условия Старка таковы, — начинает спокойно Латчинов, — когда наступит событие, вы должны устроиться так, чтобы быть в это время во Франции. Он приедет в последнюю минуту взять дитя.

В мэрии Старк заявит, что он отец его, запишет его на свое имя и одновременно вы дадите ему нотариальное письмо, что отказываетесь от всех прав на ребенка.

Я закрываю лицо руками.

— Но он оставляет вам право видеть этого ребенка, когда вы пожелаете, но только в его доме, который всегда открыт для вас, как для гостьи.

— Ну, а если Старк женится? — спрашиваю я. — Может быть, я тоже не хочу, чтобы мое дитя называло матерью другую женщину.

— И это оговорено. В случае женитьбы Старка и даже в случае появления в доме сожительницы вы получите ребенка обратно. Об этом пункте я напомнил ему — он, конечно, уверяет, что этого никогда не может случиться, но… теперешнее его состояние не дает ему хладнокровно обсудить будущее.

Я с надеждой взглядываю на Латчинова и замечаю на его лице горькую улыбку. К чему относится эта улыбка?

— Старк даже обещает вам, если вы пожелаете, конечно, воспитать ребенка в известности, что вы его мать, но какие-нибудь обстоятельства: дела, больные родители или что-нибудь в этом роде — удерживают вас вдали от него.

Старк дает вам слово внушить ребенку любовь к вам и аккуратно извещать вас каждую неделю о его здоровье. Мало того, он дает вам голос и в его воспитании, и впоследствии — в устройстве его судьбы. Вот, кажется, все, что я имею передать вам, — Поблагодарите его хотя бы за это и скажите, что я принимаю его условия, — говорю я с тоской.