Оливия Уэдсли - Похищенные часы счастья

Не есть ли это наказание, посланное им за недозволенную любовь?

Шатаясь, она подошла к кровати и упала на нее, закрыв лицо руками. И при первых лучах восходящего солнца слезы горячим потоком хлынули наконец из глаз Ди.

— Итак, блудный сын вернулся наконец, — обратилась Виолетта к Гюгу. — Любящая сестра поспешила пригласить его на пир и приказала заколоть в его честь откормленного тельца. Но скажи, Гюг, разве лососина и ранняя спаржа не могут вполне заменить его?

— Спасибо, конечно. Я хотел сказать — вполне могут, — ответил Гюг рассеянно.

Разговор происходил на Бонд-стрит, где Гюг на следующий день после своего приезда случайно встретился с Виолеттой.

— Бевис рассказал мне, что видел тебя вчера у дверей конторы по найму квартир, — продолжала Виолетта. — Разве ты собираешься менять квартиру?

— Нет, — ответил Гюг почти резко. Он мысленно посылал проклятия Бевису: «Проклятый болван, глупый болтун. Что ему, черт побери, до того, что он, Гюг, делает в конторе по найму квартир?».

А Виолетта продолжала, словно считая, что между этими вопросами существует или должна существовать какая-то связь.

— Да, Гюг, не видел ли ты Диану с тех пор, как она уехала от меня, или не слышал ли чего-нибудь о ней? Я лично не имела о ней никаких сведений.

Вопрос был поставлен ребром, он не видел ни малейшей лазейки, через которую мог бы спастись. Он медлил.

— Почему ты меня спрашиваешь об этом? — сказал он.

Виолетта садилась уже в свой автомобиль.

— Мне было страшно за нее, за эту милую девочку, — сказала она. Она взглянула на Гюга: — Да, я хотела сообщить тебе, как только узнаю, где ты находишься, что Диана вернула мне деньги, которые я дала ей. Я была этим очень огорчена. Я пыталась разыскать ее, но мне это не удалось. Я часто думала о ней.

Сознание трусости своего умалчивания и врожденное отвращение ко лжи заставили Гюга сказать сестре:

— Ты не должна беспокоиться о Диане. Я взял на себя заботы о ней.

Он быстро перешел улицу и стал спускаться по Кондьют-стрит, прежде чем Виолетта успела задать вопрос, прежде чем успела остановить его. Она села в автомобиль и машинально назвала шоферу адрес. Мозг ее сверлила одна мысль. Она испытывала одновременно и страх, и злость, и обиду. «Неужели слова Гюга означают, что он… Нет, это невозможно».

Краска залила ее бледные щеки. Нет, это не может быть, не должно быть правдой.

Сама мысль показалась Виолетте смешной и совершенно недопустимой, и она с презрением прогнала ее прочь.

Гюг же направился снова в контору по найму квартир, чтобы узнать адрес дома, отдающегося в наем на Эдуардс-сквер. Он дал полученный адрес шоферу и попросил его ехать быстрее. С тех пор как Гюг вернулся в город, он был буквально завален работой, замучен визитами и различными посещениями. На следующей неделе он должен отправиться в Вест-Бертон. Эта мысль заставила его сердито нахмуриться, так как он вспомнил, что Диана приедет в Лондон, вероятно, только за день до его отъезда. Этого нельзя изменить, но мысль об этом, однако, чрезвычайно неприятна. Совершенно невозможно взять ее с собой в поездку, посвященную политическим целям. Конечно, если бы она была его женой… Такси остановилось у небольшого домика, у белых дверей с никелевым молоточком. Гюг нашел домик прелестным; обстановка в нем тоже была хороша. Он решил снять домик и уехал, придя в несколько более спокойное настроение духа.

Утром Гюг послал Ди телеграмму: у него не было времени написать письмо. Он хотел заняться днем в своем клубе. Но там его встретил Гаррон вместе с лордом Аверингом, и Гюг немедленно был вовлечен в деловой разговор, который не мог бы прервать при всем желании. Это было обсуждение очень важных политических вопросов — само участие в нем являлось для Гюга большой честью. У него хватило времени только на то, чтобы поехать домой переодеться и пообедать вместе с Гарроном. Заседание в парламенте затянулось за полночь, затем последовало краткое партийное совещание. Когда Гюг наконец приехал домой, он чувствовал себя страшно уставшим.

На столике возле его кровати лежало несколько писем, стопка остальных — приглашения, счета, объявления — была отложена Томом в сторону.

Первое письмо, которое Гюг взял со стола, было от Дианы, Он вспомнил о своем так и не осуществленном желании написать ей. Он распечатал письмо и стал читать его, сидя на краю кровати и не выпуская изо рта недокуренной папиросы. Оно было кратко:

«Мой дорогой и любимый!

Мне все время так мучительно недостает тебя. Я часто прислушиваюсь и жду, затаив дыхание; мне все кажется, что я слышу твои шаги, твой голос, зовущий меня по имени. Не могу поверить, что ты в самом деле уехал. Я почти закончила упаковку вещей, очень тщательно сложила твои вещи. Я старалась посвятить этому занятию как можно больше времени: мне кажется, как будто это уменьшает расстояние, разделяющее нас. С нетерпением жду телеграммы с известием, что ты благополучно доехал. Ведь поезда и пароходы — слишком опасные способы передвижения, чтобы можно было спокойно доверить им свое главное сокровище… Смейся, пожалуй, над моими глупостями — при этом твои усики так смешно топорщатся. Я пытаюсь улыбнуться, думая о твоей ответной улыбке, но, увы, дорогой мой, готова сейчас расплакаться… я так люблю тебя. Спокойной ночи, властелин моего сердца!

Твоя Диана».

Взгляд Гюга оторвался от тоненького листка почтовой бумаги и устремился в пространство. Исчезла его спокойная, роскошно обставленная комната, с лампами, бросающими мягкий свет, со вспыхивающим в камине огнем. Вместо нее он увидел опустевшую комнату маленькой виллы, всю залитую лунным светом, и Диану, стоящую на коленях у открытого окна, — маленькую, хрупкую, с грустными глазами, простирающую к нему руки и произносящую голосом, который, как он как-то сказал, мог бы заставить его выйти из могилы, слова любви: «Дорогой мой, как я люблю тебя!»

И он видел себя на коленях перед Ди, нежно обнимающим ее, ощутил прикосновение ее мягких волос к своему лицу, к своей шее…

В напряженной тишине лондонской ночи ему мучительно захотелось оказаться рядом с Дианой, утешить ее, убедиться в прежней силе их чувства.

В эту минуту он снова ясно представил себе, какой мучительной должна быть эта разлука для Ди, осознавал всю глубину своего эгоизма по отношению к ней, и это наполнило его острой болью. Он поднялся с места и начал беспокойно ходить по комнате. Сейчас он оказался уже в самом центре политической борьбы и не мог даже мысленно отделить себя от нее. Он думал о той доле власти, которая должна была достаться ему, и снова почувствовал непреклонное желание добиться цели.