Оливия Уэдсли - Похищенные часы счастья

С веселым смехом Ди опустилась на свое место рядом с Гюгом.

Гюг, глядя на нее, тоже улыбнулся.

— Великая вещь молодость! Я чувствую себя сейчас столетним стариком и уверяю вас, что самый прекрасный восход солнца не вызовет у меня возгласа восторга.

— Сейчас я мечтаю вовсе не о красоте природы, а о завтраке, — призналась она.

— Вы будете его иметь через пять минут, — сказал Гюг, зевая, — еще один поворот, и мы дома.

Он открыл дверь английским ключом, повел ее вверх по лестнице, затем открыл другую дверь.

— Наконец мы в полной безопасности, — произнес он, устало улыбаясь.

В камине еще не потух огонь, окна были широко открыты, на накрытом к завтраку столе стояли кофейный прибор, цветы жимолости и нарциссы в высоком бокале.

— Теперь примемся за завтрак, — сказал Гюг.

— Я сварю кофе, — воскликнула Ди радостно. — Я прекрасно умею готовить его!

Гюг зажег спиртовку и внимательно посмотрел на Ди.

— У вас удивительно свежий вид, — сказал он тоном легкой зависти. Она обернулась и бросила ему веселую улыбку.

— Я все еще во власти приключения. Я переживаю его всем своим существом.

Казалось, вся она излучает молодое веселье, радость жизни, яркие краски.

Гюг заставил ее выпить перед завтраком бокал шампанского и весело чокнулся с ней.

— Я пью за наше приключение, — сказал он.

Глаза Дианы над краем бокала улыбнулись ему.

В комнату ворвался солнечный луч; он позолотил волосы Дианы и засверкал в гранях хрусталя.

Еда и шампанское оказали свое действие. Гюг испытывал сейчас чувство реакции после неприятных переживаний этой ночи, он снова ощутил радость жизни, наслаждения от созерцания красоты.

Он был спасен: ему не придется фигурировать в этом грязном деле, исчезла преграда на пути к известности и славе, а тут, перед его глазами, сама юность, казалось, приветствовала его и звала забыть все заботы.

Он подошел к Ди и зажег ее папиросу, в ее поднятых на него глазах дрожали золотые огоньки.

— Что мы будем сейчас делать? — спросил он, все еще стоя возле нее.

Ди показала ему свою маленькую ножку в испачканном шелковом чулке.

— Если бы я могла принять сейчас ванну и лечь спать, — сказала она. — Я не знаю, как быть с целым рядом вещей! Например, мой туалет! Посмотрите, мои чулки (правда, не из настоящего шелка, но совсем шелковые на вид!) совершенно разорвались; и потом — как я буду расхаживать завтра утром в вечернем платье?

— Зачем задумываться о завтрашнем дне, — воскликнул Гюг, — разве недостаточно хорош сегодняшний, вернее, сегодняшняя ночь?

Он опустился перед ней на колени и нежно взял в свои руки ее маленькую ножку.

— Ди, — произнес он неуверенно.

Она встретила его взгляд, ресницы ее дрогнули, глаза широко раскрылись.

Где-то под окном на дереве сонно чирикнула птичка. Этот звук из внешнего мира ворвался в атмосферу, вдруг ставшую напряженной.

— Слышите, птичка бранит вас. Она будто хочет сказать: «как, вы еще не спите?» — вот она снова чирикает!

Эти простые слова, этот слабый будничный звук нарушили настроение.

Гюг быстро вскочил на ноги.

— Докурите прежде всего вашу папиросу, — предложил он любезно.

Диана не заметила перемены в его голосе. Она подошла к окну и высунула голову навстречу солнцу.

— Разве это не чудесное время, — сказала она, — когда все еще спят и кажется, что весь мир принадлежит только нам одним!

Он угрюмо кивнул головой: ее невинная жизнерадостность теперь раздражала его.

— Я не могу оставаться здесь дольше, — произнес он сердито, — есть вещь, называемая приличием. Его требования всегда скучны и убивают всякие эмоции.

Она быстро подошла к нему.

— Вы сердитесь? — спросила она, глядя ему в глаза. — Что я сделала? Может быть, я в чем-нибудь провинилась перед вами?

Гюг, все еще нахмурившись, пристально смотрел на нее. По какой-то причине, объяснить которую он не мог бы и сам, ему хотелось сделать Диане больно, отомстить ей за то чувство беспокойства и неудовлетворенности, которое он испытывал.

— Нисколько, — проговорил он, стараясь не встретиться с ее испуганным, вопросительным взглядом, — подумал только, что вы поступаете неосторожно, обнаруживая ваше здесь присутствие, вот и все.

— Но ведь вы сами привезли меня сюда! — воскликнула Ди с отчаянием в голосе. — Разве есть что-нибудь особенное в моем присутствии здесь? Вы ничего не говорили…

— Я вел себя по-свински в отношении вас, — сказал Гюг в порыве внезапного раскаяния. — Конечно, в вашем присутствии здесь нет ничего особенного, ведь не было другого места, куда бы вы могли поехать. Диана, не огорчайтесь, прошу вас! Я употребил глупое выражение, вот и все.

Ее широко раскрытые глаза все еще были устремлены на него.

— Нет, вы это думали, — промолвила она тихонько.

— Клянусь, что нет, — вскричал Гюг в ужасе, что она ему не верит.

Диана прошла вглубь комнаты, он последовал за ней.

— Диана, — это звучало почти просительно.

Она улыбнулась ему слабой, неуверенной улыбкой, но он принял ее за знак примирения.

— А теперь я пойду приготовить вам свою комнату, — сказал Гюг. — Подождите здесь. Делайте все, что вам вздумается. Я не заставлю вас долго ждать.

В дверях спальни он обернулся. Диана подошла к пианино, взяла с этажерки ноты, положила их на пюпитр и стала тихонько напевать, сама себе аккомпанируя. Это была любовная песенка из «Кармен». Гюг стоял и смотрел на нее. Его лицо отражалось в старинном квадратном зеркале, висевшем над пианино.

Несмотря на свой архисовременный вид, Гюг вполне заслуживал данное ему прозвище Аполлона. В двадцать лет он был очень красив, но имел несколько изнеженный вид; сейчас же, к сорока годам, печать мужественности и следы пережитых чувств придавали его лицу особое благородство.

Глядя на Диану, он почувствовал вдруг, что она за ним наблюдает, поднял глаза и встретился в зеркале с ее смеющимся взглядом.

— Значит, вы знали, что я здесь? — сказал он, быстро подходя к ней.

— Я пела для вас, — сказала она, наклонив голову, — разве вы не почувствовали этого, о, бессердечный Дон-Жуан!

— Мне очень жаль, что я не знал этого, — ответил он поспешно, — спойте еще раз, может быть, вы не обманетесь в своих ожиданиях.

— Эта песня нуждается в аккомпанементе, — сказала Ди. — Чудесная музыка, не правда ли? Она как будто проникает в кровь и зажигает жизнь! Я слышала «Кармен» во Франции и Испании.

Гюг снял ее руки с клавишей.

— Пойте, я буду играть, — сказал он.

— Вам нельзя, — сказала она, и ее лицо задрожало от смеха, — в этот час ночи. Я хотела сказать — утра. Могут войти…

— Никто не может войти, — поспешил он ее уверить. — Хозяин квартиры — единственный человек в доме, кроме нас (мой слуга не ночует сегодня дома), но он не услышит, а если услышит кто-нибудь с улицы, то подумает, что это я занимаюсь по утрам музыкой.