Артем Литвинов - Пылающая комната

— Ты боишься меня? — вдруг спросил он, поцеловав меня в губы.

— Боюсь, о чем ты? — я действительно не понимал, что он хотел сказать.

— Ты смотришь так, как будто мы не в постели, а в операционной, я на тебя похож был, когда мне дыру в боку зашивали.

Я ничего не ответил, я изогнулся, проводя языком по его пылающей смуглой коже, и, взяв губами его напряженный, как стрела член, стал ласкать его языком, сходя с ума от хриплых стонов моего любовника, выгибавшегося и извивавшегося от этой бесконечно сладкой пытки, я не давал ему кончить, я чувствовал самые тончайшие подрагивания его мышц, и на секунду замирал, каждый раз, когда улавливал приближение конца.

— Я тебя убью, — закричал он, задыхаясь, но я крепко держал его, прижимая к постели, — я умоляю…

Я понимал, даже теряя голову от его иступленных криков, что перехожу грань, когда мое удовольствие превращается в жестокость, но оторваться я не мог. Внезапно с ревом он вывернулся, оттолкнув меня от себя и тут же прижав всем телом к постели так, что я с трудом мог дышать, и, раздвинув мои ягодицы, всадил с такой силой, что на секунду показалось, что я теряю сознание то ли от резкой неожиданной боли, то ли от наслаждения, чувствуя, как он, сокращаясь во мне, наполняет меня собою.

Он не двигался, продолжая лежать на мне и прерывисто дышать мне в затылок.

— Я тебя когда-нибудь убью, — повторил он не агрессивно, но с какой-то печалью и нежностью в голосе, как будто иного выбора у него и не было.

— Зачем, — тихо возразил я, меня била дрожь, я никак не мог успокоиться.

— Я слишком люблю тебя, — ответил он все также печально, — я никогда так не любил, никого, даже себя, малыш.

Я ничего не мог возразить на это признание, я утратил всякую возможность защищаться от этой страсти непостижимой, сжигающей, запредельной, превращающейся в самый сильный наркотик, какой только доступен человеческому телу и сознанию.

Возвращаемся, и это повергает меня в отчаяние. Город представляется мне настоящим кошмаром, почему невозможно было остаться там навсегда? Турне, в которое Крис уговорил меня с ним отправиться, обещает быть изматывающим. Ни на что хорошее надеяться не приходится.

Я позвонил Виоле. Она обрадовалась и пригласила меня к себе. Мы собирались уезжать в турне, и я собирался на всякий случай с ней попрощаться. Кто его знает, чем это кончится.

— Ты что, не спал ночью? — спросила Виола, потчуя меня чаем с гренками. — Выглядишь ты ужасно, Тэн.

— Да, были некоторые сложности. — уклончиво ответил я. — а где твоя мама?

— Она на соревнованиях. — заверила она меня

— А ты что делаешь? — спросил я ее уже совсем дружески.

— Я гуляю, хожу в кино, на тусовки разные. У меня есть друг. Очень симпатичный. Сейчас фотографию покажу.

Она удалилась за фотографией, а я с интересом рассматривал маленькую уютную квартиру с голубыми шторами на окнах.

— Вот, вот она, — резво прокричала Виола и прибежала назад с фотографиями в руках. — это мой друг, это мама, а это мой отец, но я его не видела с трех лет. Они с мамой развелись. — Она выложила передо мной все фотографии, и я начал по одной смотреть их. Ее друг у меня особого восхищения не вызвал, а вот ее мать оказалась очень красивой женщиной. Это была фотография, где она сидела верхом на лошади в великолепном костюме с спадавшими почти до гривы ее собственными пепельными волосами. И вдруг у меня все помутилось перед глазами, я ясно увидел на фотографии, которую взял следующей, хорошо знакомое мне лицо, гордое и полное чувства собственного достоинства, неотразимо привлекательное лицо Томаса Уиллиса. «Господи, — взмолился я в отчаянии — только не это!».

Виола обратила внимание на мое замешательство. Она наблюдала за мной и тут же спросила:

— Тебе больше нравится мать или отец?

— Кто этот человек? — спросил я, протягивая ей фотографию.

— Это мой отец, я его совсем маленькой видела, очень давно, он расстался с мамой и никогда больше не приходил, — сказала она, — мама говорила, что он был очень непростым человеком.

— Как его звали?

— Тиздэйл, это моя фамилия, — пояснила она, не понимая, почему я так заинтересовался ее отцом. — Я — Виола Тиздэйл.

— А имя, — настаивал я, — как имя твоего отца?

— Альфред, а что? — она ожидала моих объяснений, видимо в обмен на свою откровенность.

Я молча созерцал фотографию, затем я перевел взгляд на девушку, пытаясь отыскать в ней хоть какое-нибудь сходство с отцом. Но нет, Виола была совсем не похожа на него, если не считать только странного изгиба бровей.

— Ты его помнишь? — спросил я.

— Почти нет, а почему ты так испугался?

— Нет, все в порядке, — я овладел собой и предложил ей поговорить о чем-нибудь другом.

— Я так жду альбом «Ацтеков», о нем уже везде объявлено, они ведь отправляются в турне, ты знаешь?

— Да что-то слышал об этом.

— А ты больше не виделся с Крисом Харди?

— Да, нет, конечно, — бессовестно соврал я.

— А я о нем статью читала, там пишут, что он совсем перестал вести прежний образ жизни, очень изменился и вообще стал очень скучным.

— Да, представляю, что там понаписали. Ну, ладно, я пойду. Спасибо тебе за чай, — я поднялся и стал собираться.

— Тэн, а насколько ты уезжаешь? — спросила она меня, стоя босиком в прихожей.

Я заметил, что она плачет. Я подошел к ней и обнял ее:

— Мы еще увидимся? — спросила она, обливаясь слезами.

— Не знаю, — со всей честностью ответил я, — я был бы счастлив, если бы это случилось.

Я поцеловал ее и вышел. У подъезда никого не было. Я без приключений вернулся и застал Криса спящим. Он спал совершенно голым, как это было всегда, и я, посмотрев на него, вспомнил о татуировке. Я разыскал обложку диска и прикинул, каким образом лучше начать. Все инструменты у меня были, но вместо радостных мыслей о предстоящем мне творческом процессе в голову мне лезли одни чудовищные воспоминания о том, как клеймили римских рабов и каторжников в Испании. Что за идиотская мысль, сделать наколку на собственном теле?

Крис стоически перенес все муки, связанные с моими художествами. В результате получилось даже красиво, он заказал костюм, облегающий серебряный, с глубокими разрезами по бокам, так что символ будет видно, всем, кто захочет увидеть. Когда он привез его и оделся, я посмотрел на него и подумал, что кое-что хорошее в моей жизни все-таки еще осталось. Иногда у меня возникает подозрение, что он только притворяется, что понимает меня или хочет понять, а на самом деле он просто боится потерять возможность быть самим собой, то чего он был лишен раньше и с чем больше не хочет мириться. Его все устраивает, и все кажется ему блестящим, замыслы песен, одержимость энергией толпы.