Эллина Наумова - Игра в игру

За несколько секунд уверенности в рождении сына сквозь юную Лизу пронеслась сотня мыслей: «Эдик будет счастлив, он мечтал о мальчике, напьется, наверное, сегодня от радости, нет, а я как же? Я дочку хотела, я всю беременность ее моей маленькой девочкой называла…»

«Обратный ход» Лиза восприняла как восстановление справедливости, зато стало жалко мужа, и она разревелась.

– Да вы извините, мамочка, огромная-то она какая! Разве девчонки такими рождаются? Господи, миленькая, как же ты ее выносила? Она ж вполовину тебя самой!

– Кефир пила, – всхлипнула молодая мать.

– Да где ж это видано, чтобы от кефира… – уже почти плакала немолодая баба в перепачканном кровью халате, вероятно полагая, что молодуха от разочарования свихивается.

– Не обращайте внимания. Акушерка в консультации поклялась, что будет мальчик. Сорок лет стажа, говорила, ни разу не ошиблась.

– Так и наши, роддомовские, на тебя ставок не делали. Какой толк, если мужик должен был быть. Мы вашу сестру каждый день видим, насобачились без УЗИ. Иногда точнее работаем. А тут опростоволосились.

Гинекологический тотализатор позабавил Лизу, она перестала слезомойничать.

– Кефирчику хочется? – спросила работавшая с другой роженицей сестра.

– Нет. И никогда больше не захочу. Я только его девять месяцев пила по милости, нет, по садизму участкового. «Быстро вес растет, на диету…» А дочка просто большая была. А если бы я ребенка голодом уморила? Вон какая худющая.

– Они все худеют в родах, – осторожно сообщила сестра. И, как-то неуверенно взглянув на акушерку, подняла и прижала к груди двух младенцев: – Справа-то парень, тоже крупнее нормы мама раскормила. А твоя слева.

И тут до Лизы дошло все. Ее девочка была сантиметров на десять длиннее мальчика. Явно пошире в плечах. И спинку густо покрывали светлые волосы.

Эдуард однажды чуть не убил участкового педиатра, простодушно сказавшую:

– У вас девочка мальчикообразная.

– Ты сама мальчикообразная тетенька! Ты вообще не тетенька! – орал молодой отец.

Волоски на спинке через месяц сами собой исчезли. Машка давно превратилась в привлекательную девушку. То, что когда-то принимали едва ли не за уродство – большие голову, стопы, кисти рук, – оказалось всего лишь потенциалом роста. Дитя вымахало на метр восемьдесят. Причем немалую долю занимали ноги. И ни грамма лишнего веса – Лиза следила, сочувственно воя, отнимала пирожные. За мать и дочь их никогда не принимали. За сестер тоже. Они привыкли к любопытным взглядам и недоуменно поднятым бровям.

В то отмытое дождиком и празднично высвеченное солнцем июньское утро дочка изводила маму болтовней об актере Игнате Смирнове, с которым вчера познакомилась в баре. Поскольку рассказывать толком было нечего, Машка брала числом повторений. Лиза больно прикусила язык, чтобы не сказать: «В твоем возрасте я уже тебя родила. Когда ты в подоле, наконец, принесешь»? И уже таким языком рассказала про идеального отца. Мужику сообщили, что пятнадцатилетняя дочь рожает, он вздохнул и согласился: «В дом же, не из дома».

– Ты на что намекаешь? – удивилась Машка.

– Я – хорошая мать, имей в виду. И не боюсь твоих беременностей.

– Я знала, что ты меня любишь! – завопила Машка.

«Внуки отменяются», – поняла Лиза.

Тем не менее этот невозможный в девятнадцатом, а то и двадцатом веке диалог заставил влюбленную дочь замолчать и впасть в мечтательность.

Лиза Шелковникова наслаждалась тишиной.

* * *

Лиза была женщиной умной и сильной. И неизменно трезвой, после того как однажды, неумело нахлебавшись шампанского, орала дочери:

– Толстой, Достоевский, Чехов и даже Пушкин по сравнению со мной никто!

Вот уж наутро ехидная Машка, которую с детства учили завышать самооценку лишь чуть-чуть, порезвилась. Особенно ее интересовали взаимоотношения матери с Александром Сергеевичем. Но так как мания величия больше не обострялась, дочь милосердно объявила заболевание хроническим в стадии глубокой ремиссии. Она тогда готовилась поступать в Медицинскую академию и читала много лишнего.

Хотя отказать Лизе Шелковниковой в одаренности было нельзя. Во-первых, красный диплом Литературного института. Во-вторых, у нее был неимоверный темперамент, выражавшийся в какой-то патологической, как у вечно недоедающих, двигательной активности. Но что-то пригвождало ее к стулу месяца на три пару раз в год. Остальное время она бегала по чужим делам – кого-то куда-то устраивала, кого-то от чего-то спасала.

Доходило до курьезов. У нее обнаружилась аллергия на табак, хотя в юности она покуривала. Ее лечащий врач тогда много слов потратил, отвращая пациентку от вредной привычки. А стоило ей бросить, как на вечеринке она увидела своего доктора с зажженной сигаретой в руке. Хуже того – он затягивался! Мгновенно забыв о приличиях, а ведь ее неплохо и умело воспитывали, Лиза ринулась к несчастному отступнику. Фурии отдыхали на пляжах Средиземноморья. Она повторила все, что от него слышала о смертельной опасности никотина. Половина гостей позеленела, у гостий начались обмороки. Она воззвала к его совести и чувству ответственности перед обществом. Эскулап кое-как отбился, мол, много вы, госпожа Шелковникова, святых лично знаете? Присутствующим за Лизу было неловко. Но она продолжала повторять свой рассказ в компаниях с бестактностью новообращенной фанатички.

И упряма была. После вечеринок ее хлебосольной подруги всегда оставалось много еды. И рачительная Лиза повадилась забирать «разные разности и вкусные вкусности» для Машки. Пока домработница хозяйки сурово ей не выговорила:

– Вы все можете купить. А у меня пьющий муж и пятеро детей.

Вот за то, что сама не подумала о бедных, Лизе было по-настоящему стыдно.

– Бога не боится, ей же в кухне на целый полк остается, – разъярилась подруга. – Совсем уже не соображают, с кем разговаривают. Знаешь, еще у моей бабушки семья няньки кормилась: хозяева за дверь, вся орава в дверь и целый день лопают. И одежду портят, чтобы им отдали. Вечные проблемы с обслугой. Бери для Маши все лучшее, а эту «сиротку» я на место поставлю.

– Не надо. Следующая может оказаться гораздо хуже, – вздохнула Лиза. И навсегда прекратила угощения дочери за дружеский счет. А это надо уметь – прекращать навсегда.

После умеренно-скандального расставания с Эдуардом Лизе Шелковниковой действительно повезло с издательством. Вместо бахвальства она скромно процитировала одну попадью: «На детей Господь всегда посылает». На Бога в смысле ращения Машки надежд и впрямь было больше, чем на Эдика.

В общем, ее романы начали издавать. Это было добротное женское чтиво на модные темы. Если Лиза и хотела большего, то молча испаряла желание с потом, бегая по чужим делам.