Ольга Дрёмова - Городской роман

Олеся скосила глаза на входную дверь буфета, куда волнами прибывал народ, и подумала, что на сей раз Толик прав: сначала стоит занять столик и оставить ребят караулить ее место, а уж потом идти в деканат. Интересно, что могло потребоваться от нее Татьяне Ивановне? Крайне странно…

Но неугомонный Толик уже тащил Светку чуть ли не за рукав в буфет, бросив Леське по дороге:

– Ну, ты ступай, а мы тебя в-о-о-о-н там подождем, – кивнул он головой на столик в самом углу помещения.

– Только никуда без меня не уходите, – согласилась наконец Олеся, удаляясь вверх по лестнице ровными степенными шагами.

Пока Звонарева разыскивала куратора и выясняла, в чем дело, прошло никак не меньше десяти – пятнадцати минут. Спускаясь, Олеся сама себе напоминала вулкан, готовый взорваться в любую секунду. Это надо же, до чего некоторые бывают вредными! Тоже мне, шутник нашелся. Что она, маленькая девочка, чтобы считать без толку ступеньки вверх-вниз? Ну так бы и сказал: Звонарева, ты лишняя, испарись ненадолго. Вот ведь глупый мальчишка! Ну, подожди у меня, я тебе устрою!

Но устраивать Олеся ничего не стала. Уже от входа она увидела, что Толик и Светлана сидят в самом уголке буфета и о чем-то разговаривают. В помещении стоял невообразимый гвалт; студенты, рыскающие в поисках свободного места, норовили сесть друг другу на голову, задевая сокурсников подносами и отпуская на ходу колкие словечки. Какая-то группа, сдвинув стулья, репетировала выступление, бренькая на гитаре и ни на кого не обращая внимания; во всю мощь своих легких ругалась буфетчица, призывая очередь к порядку, а этим двоим было все равно, они ничего не видели и не слышали, будто вокруг них никого не существовало.

Потоптавшись в дверях, Звонарева обреченно вздохнула и подумала: «Кто не успел – тот опоздал, Олесечка. Пропала твоя Светка, потерянный она для общества человек. Нечего здесь глаза мозолить, надевай-ка ты пальто и ступай в «пельмешку», там, по крайней мере, очередь не такая».

Самое смешное то, что Звонарева оказалась полностью права: Светка не то что пропала, она пропала совершенно окончательно, и не только для общества, но и для себя самой. Через три месяца она уже была не Макаровой, а Нестеровой, а сама Олеся улыбалась с фотографии, накинув прямо на пальто красную ленточку свидетельницы.

До красного диплома Анатолий не дотянул совсем немного. Скорее всего, если бы он поставил перед собой цель заполучить престижную алую книжечку, особых трудов для него это не составило, но, как говорят студенты, лучше иметь красный нос и синий диплом, чем красный диплом и синий нос. Следуя этому неписаному студенческому закону, Анатолий не перенапрягался, засиживаясь над учебниками за полночь и тратя все свободное время на чтение бесценных фолиантов библиотек; наоборот, вкусив все прелести разудалой студенческой жизни, к занятиям он относился постольку-поскольку, поэтому несколько четверок в аттестате являлись скорее закономерностью, чем случайностью.

У Светланы дела обстояли сложнее. Уделяя методикам и теориям массу внимания, она выкладывалась целиком, не жалея на учебу ни времени, ни сил, но ее результаты были намного скромнее, чем блестящие оценки мужа. Несмотря на то что он слыл лентяем и лоботрясом в целом, сдача экзаменов для него была своего рода экстремальным развлечением, против которого он ничего не имел. На зависть всей группе, на отчаянном бреющем полете, он вписывался в двери аудитории, где шел экзамен, и уже через полчаса, а то и меньше выходил обратно, победно размахивая зачеткой и сияя, словно именинник.

Иногда сдача зачета Нестеровым превращалась в анекдот, который бродил по факультету многие годы. Уже были забыты имена участников, уже толком никто не мог сказать, когда и где произошел этот случай, но сама история была жива, окрыляя романтическим ореолом заманчивую жизнь студенчества. Переводя беседу в удобное для себя русло, Нестеров умел околдовать собеседника особой аурой слов, так притягивающей к нему окружающих, и даже однажды, совершенно незаметно для себя, получил зачет по английскому, хотя со школы знаком был только с французским, да и то не близко.

Из-за троек в дипломе Света попадала под распределение в другой город, обязательная отработка педагогической повинности где-нибудь в глубокой тьмутаракани висела над ней, словно дамоклов меч, обещая напрочь испортить несколько ближайших лет. Наверное, все так бы и сложилось, но почти сразу по окончании института Света ушла в декрет с дочерью Аленой, а Толик, получив предложение остаться на кафедре, не стал строить из себя бессребреника, а, ухватившись за это руками и ногами, остался с семьей в Москве.

Когда Алена подросла и пошла в первый класс, не стало Светкиной мамы, так славно выручавшей их все эти годы с малышом, а на свет появился второй ребенок, Володя. Радости Толи не было предела. Как и все мужчины, он просто обмирал, мечтая о сыне и расхваливая, несомненно, самого лучшего и красивого ребенка на свете. За ту неделю, что Светланы не было дома, он успел обрадовать своей сногсшибательной новостью добрую половину Москвы и Московской области, устроить полную перестановку в квартире, напиться вдрызг и залезть в окно палаты роддома к собственной жене по водосточной трубе, за что и был скручен доблестными работниками милиции.

– Мужик, ты что, все мозги от радости растерял? – вопрошал блюститель порядка. – Ты ж разбиться мог!

– Я держался, – отвечал Толик.

– Чем ты мог держаться, если у тебя был такой букет, что из-за него света белого видно не было?

– Да мне свет и не нужен был – главное, окно не перепутать, – оправдывался новоявленный скалолаз.

– А если бы труба оторвалась, что тогда?

– Тогда пришлось бы штраф платить, это уж как пить дать, – добродушно улыбнулся Толик.

– Вот что, альпинист, чтобы больше такого не вытворял, понял? – насупил брови милиционер, пряча глаза и стараясь не рассмеяться над незадачливым нарушителем.

– Да больше и не будет, – уверил его Нестеров, – мы с женой решили, что на Володьке пора остановиться.

Неделя пролетела незаметно, в заботах, беготне и суете, а на восьмой день в квартире появился маленький капризный тиран, кричащий по ночам и требующий неустанной заботы. В этот момент Анатолий решил, что дети – это, конечно, цветы жизни, бесспорно, но намного приятнее, если они произрастают на чужом огороде.

Сознавать, что все придется начинать сначала, было неприятно, даже не просто неприятно, а противно. Прошло всего несколько дней, и Анатолий вдруг с ужасом понял, что он не хочет начинать все сначала. Представляя годы бессонных ночей, десятки грязных пеленок и полную оторванность от внешнего мира, Анатолий приходил в состояние тихой истерики, с жалостью думая о самом себе и о напрочь загубленной молодости. Зачем он надел себе на шею ярмо семейной жизни, он не представлял сам, но что это было определенно ошибкой, он додумался только на восьмой год совместного сосуществования.