Ольга Дрёмова - Танго втроём. Ветренное счастье

— Я так этого не оставлю, — прищурившись, Юрий по-телячьи оттопырил нижнюю губу и, тряхнув длинной засаленной чёлкой, с вызовом посмотрел матери в лицо.

— Юраша, милый, я тебя прошу… — Валентина, на миг прикрыв глаза, сцепила руки в замок, и лицо её сделалось почти серым, — забудь ты обо всём этом, выброси из головы, от греха подальше, иначе не будет мне покоя.

— Какой, к чёртям, покой, мама?! — возмущённо сверкнув глазами, Юрий качнул головой, и крылья его ноздрей мелко задёргались. — Что значит выкинуть из головы? О чём ты говоришь? Эта аферистка наслаждается жизнью, жируя на папашкины денежки, которые этот болван за здорово живёшь отвалил ей с барского плеча. А мы, его законные наследники, словно нищие помойные крысы, считаем гроши и боимся высунуть нос из норы!

— Юра, я могу понять твои чувства, но говорить в таком тоне о своём покойном отце ты не имеешь никакого права…

— Интересно было бы узнать почему! — широкие тёмные брови Юрия, столкнувшись одна с другой, сошлись на переносице. — Только потому, что этот старый маразматик сыграл в ящик?

— Юрочка, сынок, — с трудом сглотнув, Валентина тяжело выдохнула и, проводя пальцами по выступающему узору кримпленового платья, будто ощупывая продолговатые лепестки цветов, медленно опустила руки вдоль тела. — Не нужно рубить с плеча. Послушай меня, ты многого не знаешь. Папа был порядочным и хорошим человеком, просто так сложилась жизнь…

— Мама, бога ради! — с нажимом выдавил Юрий, и его глаза от злости округлились. — Оставь свои слюнявые сантименты при себе и наконец-то посмотри на жизнь без розовых очков! На дворе семьдесят четвёртый год, тебе уже шестьдесят, а ты всё как девочка витаешь в облаках и обманываешь себя романтическими бреднями! Спустись с небес на землю!

— Юра! — в одно мгновение сердце Валентины сжалось в комок и перед глазами замелькали тёмные мушки. Собираясь что-то сказать, она приоткрыла рот, но, бросив взгляд в перекошенное от злобы лицо сына, испуганно осеклась и умолкла.

— Что Юра?! Ну что Юра?! Я уже тридцать один год Юра! — сипло крикнул Берестов. — Твой порядочный и честный муж на седьмом десятке лет бросил семью: жену, сына, внучку — всех, ради этой приблудной кошки с зелёными глазищами, не постеснявшейся наложить свои загребущие лапы на наше добро! — Юрий с силой ударил кулаками по полированной крышке стола, скрипнул зубами, и из его груди донёсся звук, напоминающий рычание. — Попадись мне сейчас эта Шелестова на глаза, я бы удавил её своими собственными руками!

— Да перестань же! — ощущая, как голову заливает горячая волна боли, Валентина сжала пальцами виски. — Какое добро, какое наследство, когда всё, что было у твоего папы, по-настоящему принадлежало государству: и квартира, и машина, и дача…

— И масса счетов с кругленькими суммами! — грубо хохотнул Юрий. — Мам, не надо из меня делать дурака. Любку не волновала ни казённая дача, ни квартира: ей нужны были исключительно сберкнижки, которые твой предусмотрительный муженёк оформлял на предъявителя. Вот ловкая стерва! Воспользоваться тем, что папашке оставалось коптить небо несколько месяцев, и хапнуть всё одним махом — умно, нечего сказать!

— К твоему сведению, Иван любил эту женщину почти десять лет… — горько заметила Валентина, — и, судя по всему, не безответно…

— Почему же тогда он не ушёл к этой стервозине десять лет назад? — оттопыренная нижняя губа сделала скачок вправо, и рот Юрия искривился в недоверчивой усмешке. — Что ж ты замолчала, нечего сказать?

— Юра, жизнь — сложная вещь. Твой отец занимал очень высокий партийный пост, и этим объяснялось многое, — задумчиво ответила она. — У людей, принадлежащих к партийной верхушке, совершенно другая жизнь, оценить которую обычной меркой невозможно.

— Если ты считаешь, что меня могут заинтересовать мотивы поступков этого старого ловеласа, ты глубоко заблуждаешься, меня занимают не мотивы, а последствия того, что произошло. Из-за того, что мы лишились источника доходов, мне пришлось вернуться из Америки в Союз, а это уже равносильно катастрофе.

— Когда ты бежал из СССР в Америку, катастрофа грозила твоему отцу, — напомнила Валентина.

— Ничего страшного с ним не произошло, вывернулся, — махнув рукой, Юрий устало откинулся на спинку стула, — а вот удастся ли вывернуться нам — это ещё вопрос.

— Ничего, как-нибудь проживём, другие же живут, — попыталась подбодрить сына Берестова, но тут же пожалела о своих словах.

— Как-нибудь? С чего ты взяла, что я согласен размениваться на копейки? У меня одна жизнь, и я хочу прожить её по-человечески! — глаза Юрия гневно сверкнули, и, сжавшись в комок, Валентина почувствовала, как взгляд сына полоснул по ней горячей плетью. — Не для того мы столько лет терпели этого старого самодура, чтобы остаться с носом!

— Но, сынок, что же мы можем сделать… — голос Валентины растерянно дрогнул. Виновато улыбнувшись одной стороной рта, будто прося прощения у сына за то, что полгода назад не смогла удержать отца, Валентина втянула голову в плечи и провела рукой по лбу.

Глядя на мать, Юрий почувствовал, как к его горлу подкатывается горячий ком сочувствия и одновременно презрения. Выцветшие глаза; неухоженные, забывшие о маникюре кисти рук с коротко остриженными ногтями, обрамлёнными густой бахромой заусенцев. Невысокая, с годами отяжелевшая, с обесцвеченными перманентом кудряшками и неуверенной полуулыбкой, мать выглядела поистине жалко.

Вспоминая фотографии из семейного альбома, не хотелось верить в то, что красивой, слегка надменной женщины с гордым поворотом головы и очаровательно уверенной улыбкой больше не существует. Конечно, с годами и он потерял свой прежний лоск: к тридцати одному сквозь тёмные пряди волос у Юрия откровенно просвечивала лысина, а над приспущенным ремнём брюк увесистым бурдючком висел живот. Но, во-первых, для мужчин внешность не так важна, как для женщин, а во-вторых, чужие недостатки всегда проступают ярче своих собственных, особенно если не стоять часами у зеркала.

— Я понимаю сынок, всё, что произошло, — страшно неприятно и обидно, но жизнь есть жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Твой папа официально развёлся со мной полгода назад, так что жаловаться и уж тем более предъявлять материальные претензии мы не можем, — негромко проговорила Валентина. — Если он поступил подобным образом, значит, у него были на это важные причины, и не нам его судить…