Ольга Дрёмова - Городской роман

Услышав последние слова Ксюхи, Анатолий подумал, что если бы он не знал всей подоплеки истории, то у него и сомнений не возникло в правдивости слов жены, до того убедительно звучали ее слова.

– А ты боролась за высший? – удивленно проговорил он.

– А что здесь такого? – передернула плечами она. – Я что, хуже других?

– Так что же тебе помешало в достижении этой благородной цели? – Голос Толи был спокоен, но внутри него клокотала волна негодования Ксюхиным бесстыдным враньем, волна, которую он изо всех сил пытался загасить.

– Тебе покажется это смешным, но моим планам помешала сущая безделица.

– Н-да?

– Представь себе, да. – Огромные наивные глаза Ксюхи излучали чистосердечие и искренность, и где-то на самом их дне горел крохотный огонек незаслуженно нанесенной обиды.

– И что тебе досталось? – поинтересовался Анатолий. Закрыв кран, он насухо вытер руки и отправился в комнату, по дороге развязывая узел галстука.

– Сущие пустяки, – заявила Оксана. В первом вопросе был Шекспир, это шестнадцатый век, а во втором – Мериме, девятнадцатый.

– Действительно, билет несложный, – согласился Толя.

– Знаешь, я сначала немного испугалась. – Выждав время и убедившись, что Анатолий не в курсе событий, она немного расслабилась и заговорила свободнее: – Взяла билет, а сама и думаю: «Мать моя родная, да я же ничего не знаю!» Уже хотела билет назад положить да за вторым отправиться, когда вспомнила, как ты мне говорил, что сначала нужно успокоиться, а потом принимать решения.

– И что?

– Да то. Села я за последнюю парту, в голове – пустота, веришь?

– В это верю, – тяжело проговорил Анатолий, кивая Ксюхе в ответ, но та была настолько увлечена своим сочинительством, что ничего не заметила. Начисто позабыв об осторожности, она продолжала свое повествование, которое с каждой секундой обрастало все новыми и новыми несуществующими деталями и подробностями.

– Так вот, сижу я, мысли – ни одной, только зубы стучат от страха. Самое главное, ведь я же все это знаю, что я, напрасно готовилась, что ли? Взяла я листочек, ручку и стала потихоньку записывать, что помню. Поменять билет – дело нехитрое, но терять балл за здорово живешь тоже резона никакого нет. Пишу я, пишу, и постепенно так, издалека, начинают всплывать всякие мудрые мысли.

– И какие же? – коварно проговорил Анатолий, рассчитывая на то, что на этом месте Ксюхиному рассказу придет конец.

– Да всякие, – неопределенно протянула она, уходя от ответа и стараясь, по мнению Анатолия, перевести разговор в другое русло.

– И все же? – неожиданно уперся он.

– Ну что? Вспомнила я, что Вильям Шекспир – великий английский драматург, что родился он в небольшом городке Страдфорде в семье ремесленника и торговца. Учился в грамматической школе, штудировал латынь, древнегреческий и другие языки. Рассказала о том, как он был в Лондоне, как появился театр «Глобус», где он играл свои первые драматические роли, ну и так далее, в том же духе, – произнесла Ксюха и победно глянула на Анатолия.

– А годы жизни назвала?

– А то! Тысяча пятьсот шестьдесят четвертый – тысяча шестьсот шестнадцатый, это тебе каждый школьник скажет, – без запинки произнесла она, и в душу к Анатолию стало закрадываться сомнение. – Знаешь, когда я начала писать, откуда чего только взялось! Я вспомнила то, чего даже и не знала вовсе, – хихикнула она.

– Почему ж тебе поставили четыре? – спросил Анатолий, и голос его звучал уже не так уверенно, как в начале беседы.

– Он ни с того ни с сего вдруг спросил, как фамилия того режиссера, который экранизировал все известные вещи Шекспира: «Гамлета», «Короля Лира», а фамилия у меня вылетела из головы напрочь. Понимаешь, я не хотела тебя подводить. – Она села на ручку кресла и потерлась щекой о его волосы. – Я знала, ты не думай. Как только я вышла за дверь, сразу вспомнила, ведь это Козинцев, но было уже поздно, потому что оценка уже стояла не только в зачетке, но и в ведомости. Вот какая я рассеянная, правда? – И она глубоко вздохнула.

Анатолий не знал, что и подумать. С одной стороны, то, что он слышал своими ушами в библиотеке, не подвергалось никакому сомнению, но с другой, – ответ Ксюхи был явно неплохим и разговора о «неуде» быть не могло тоже. Не мог же Станский все это придумать, зачем? Тогда где-то неувязочка, один из двоих говорит неправду.

– Ты знаешь, за такую малость снизить оценку на балл – это чересчур, – проговорил он вслух, наслаждаясь запахом знакомых духов и теплом Ксюшиного тела, доверчиво прильнувшего к нему. – Оксан, может, произошло что-то такое, о чем я не знаю?

Он посмотрел на нее снизу, вопросительно и требовательно одновременно, и, словно поддаваясь его желанию, она, помявшись, негромко заговорила:

– Я не хотела этого касаться, но, видимо, ты настолько проницателен, что от тебя ничего не скроешь, – неуверенно произнесла она, опуская ресницы и картинно пряча глаза. – Этот профессор… как его там?

– Станский? – подсказал Анатолий, и сердце его дрогнуло от нехорошего предчувствия.

– Да, Станский… он выслушал меня очень внимательно, а потом вдруг и говорит: «Девушка, а как вы смотрите на то, чтобы нам встретиться в несколько иной, менее формальной обстановке?» Сказал, а потом взял меня под руку и начал сверлить своими маслеными глазками. Толь, я так испугалась! Я умом понимаю, что бояться мне нечего, а внутри все так и дрожит. Я его спрашиваю: «А что, в кабинете о творчестве Шекспира нам поговорить не удастся»? А он: «Почему же не удастся?» И выпустил мою руку. «Вы, – говорит, – способная девушка, и ставить вам четверку за такую малость обидно, но ваш ответ не идеален». Так что, мол, выбирай сама. Ты на меня не сердись, Толь, но я как услышала про четверку, так и сказала, что мне и четырех хватит, я на пять не претендую. Расписался он у меня в зачетке, я ее – в руку, и – шапку в охапку.

Потрясенный услышанным, Анатолий поднял на Ксюху, до сих пор сидящую на подлокотнике кресла, глаза и, к своему ужасу, увидел, что по ее щекам текут крупные слезы. Кончик ее носа покраснел, а губы невольно скривились. Хлюпнув носом, она отвернула лицо, и Анатолий увидел, что руки ее мелко задрожали.

– Я его убью! – тихо произнес он, и от этих трех слов Оксане стало вдруг страшно.

– Брось, Толь, бог ему судья, наплюй и разотри. Давай не станем поднимать шума, а то все это отразится на мне, ты же знаешь: прав не тот, кто прав, а у кого больше прав, – дрожащим голоском проговорила она и снова прижалась к его волосам. – Толь, обещай мне, что ты не станешь поднимать шума из-за такого пустяка, ведь ничего же не произошло. Есть такие люди, их везде хватает, – горестно вздохнула она, – не только в институте. Что ж их всех, убивать?