Грейс Металиус - Пейтон-Плейс

— Я люблю тебя, Селена, — шепнул Тед.

Она плакала так, пока не начало ныть все тело. Если бы Тед отпустил ее, Селена просто упала бы на землю. Он взял ее за руку и повел к краю дороги. Селена послушно, как идиот или лунатик, шла за ним. Тед усадил ее на промерзшую землю, сел рядом, обнял, прижал ее лицо к своему плечу и стал гладить по волосам замерзшей рукой.

— Я люблю тебя, Селена.

Он расстегнул пальто и укрыл ее одной полой.

— Я люблю тебя, Селена.

— Да, — пробормотала Селена. Это не был ни вопрос, ни выражение удивления, она просто соглашалась.

— Я хочу, чтобы ты была моей девушкой.

— Да.

— Навсегда.

— Да.

— Я закончу школу, и мы поженимся. Ждать совсем недолго, только четыре года и еще чуть-чуть.

— Да.

— Я собираюсь стать адвокатом, как старина Чарли.

— Да.

— Но мы должны пожениться до того, как я поеду учиться в колледж.

— Да.

Они долго тихо сидели напротив дома Селены. Свет в хижине погас, темнота вышла из леса и окружила их. Селена сидела, прислонясь к Теду, как тряпичная кукла. Когда он поцеловал Селену, ее губы были мягкими, они и не сопротивлялись, и не отвечали ему. Когда он ее обнял, она и не отстранилась от него, и не прижалась к нему. Она просто была рядом и послушна ему.

— Я люблю тебя, Селена.

— Да.

Пошел снег. Мороз спал под напором больших, густо падающих хлопьев снега, которыми вскоре покрылось все вокруг.

Эллисон лежала в постели и прислушивалась к звучанию зимы. Снег едва слышно, как сахар, насыпаемый в горячий кофе, шуршал по стеклу в окне ее комнаты, а потом тихонько засыпал весь подоконник. Это было так чудесно, что невозможно было думать об опасности. Ветви гигантских деревьев, обломившиеся под тяжестью снега; сказка об охотнике, обманутом фальшивым теплом белого ковра и умершем от холода; история о чьей-то маленькой собачке, которая потерялась в волшебной, серебряной стране и, попав в сугроб, задохнулась, — все это легко, как боль, стерлось из памяти. Слушая, как снежинки бьются о стекло, Эллисон вспоминала только самое-самое приятное. Она старалась не слышать ветер, который пугал ее своим упорством и силой. Зимние ветра на севере Новой Англии не бывают порывистыми, они дышат, как живые существа, сильно и не затихая. Это дыхание холода и смерти. Эллисон спряталась с головой под одеяло, ей стало страшно, что весна никогда не придет.

Шла вторая неделя февраля, и зима еще долго не собиралась уходить, но у Эллисон было такое чувство, что с приходом весны ее жизнь каким-то чудесным образом изменится. Она постоянно испытывала какое-то смутное беспокойство, но не пыталась выяснить причину его.

В эти дни Эллисон все реже и реже видела Селену Кросс: та то была с Тедом Картером, то подыскивала случайную работу.

— Я откладываю свои деньги, — сказала как-то Селена в субботу днем, когда Эллисон предложила сходить в кино. — Коплю на белое платье из магазина твоей мамы. Я хочу одеть его на выпускной вечер. Тед уже пригласил меня на весенний танец. А ты идешь?

— Конечно, нет, — быстро ответила Эллисон: она хотела, чтобы у Селены создалось впечатление будто она сама решила не идти на вечер, и совсем не хотела, чтобы Селена догадалась о том, что ее никто не пригласил.

— Тед и я, мы будем вместе, — сказала Селена.

— Тед, Тед, Тед! — резко сказала Эллисон. — Это все, о чем ты можешь говорить?

— Да, — просто ответила Селена.

— Ну, а я думаю, что это отвратительно, вот, что я думаю, — сказала Эллисон.

Однако она стала уделять больше внимания своей одежде, и Констанс уже не надо было заставлять ее мыть голову. Эллисон предприняла тайную вылазку в пятидесятицентовый магазин, где приобрела бюстгальтер с резиновыми чашечками. А когда Констанс отметила тот факт, что ее дочь быстро формируется и становится симпатичной девушкой, Эллисон устало взглянула на нее и сказала:

— В конце концов, мама, я ведь не становлюсь моложе, понимаешь?

— Да, дорогая, понимаю, — пряча улыбку, сказала Констанс.

Эллисон раздраженно пожала плечами. Ей казалось, что ее мама с каждым днем становится все глупее и глупее и что у нее несомненный дар говорить не то, что надо, и не тогда, когда надо.

— Что случилось, почему у нас больше не видно Селены Кросс? — спросила Констанс ближе к концу февраля.

Эллисон чуть не закричала, что Селена не появляется в доме Маккензи уже много, много недель, и, если Констанс потребовалось столько времени, чтобы осознать этот факт, она, должно быть, так же слепа, как и глупа.

— Мне кажется… я, что ли, переросла Селену, — сказала она своей матери.

Но сначала без Селены было очень тяжело. Эллисон казалось, что она умрет от одиночества. Гораздо больше субботних дней она проводила в слезах в своей комнате, чем одиноко слоняясь по магазинам. А потом Эллисон подружилась с недавно приехавшей в Пейтон-Плейс Кэти Элсворс и больше не скучала без Селены. Кэти любила читать, гулять, и она рисовала картины. Именно это последнее увлечение Кэти подтолкнуло Эллисон рассказать ей об историях, которые она пробовала написать.

— Я уверена, ты поймешь, Кэти, — сказала Эллисон. — Я имею в виду, как художник художника.

Кэти была маленькой и тихой. У Эллисон часто возникало такое чувство, что, если Кэти кто-нибудь ударит, кости у нее сразу начнут ломаться и крошиться. Часто Кэти вела себя так тихо, что Эллисон и вовсе забывала о ее присутствии.

— Тебе нравятся мальчики? — спросила Эллисон свою новую подругу.

— Да, — сказала Кэти, и ее ответ потряс Эллисон.

— Я хочу сказать — тебе они действительно нравятся?

— Да, — сказала Кэти. — Когда я вырасту, я выйду замуж, у меня будет свой дом и дюжина детей.

— Ну, а я нет! — сказала Эллисон. — Я собираюсь стать великой писательницей. Самой великой. И я никогда не выйду замуж. Я просто ненавижу мальчишек!

Другой вопрос, который беспокоил Эллисон в эту зиму, — мальчики. Часто по ночам она без сна лежала в постели и испытывала очень странное желание погладить себя руками, но как только Эллисон дотрагивалась до своего тела, она тут же вспоминала свой день рождения и то, как ее поцеловал Родни Харрингтон. От этого воспоминания ее бросало в жар, и по всему телу бегали мурашки, или наоборот становилось холодно, до дрожи. Она пробовала представить, что ее целует какой-нибудь мальчик, но лицо, которое всплывало в этот момент у нее перед глазами, всегда принадлежало Родни, и она почти хотела вновь почувствовать его губы. Эллисон прижимала руки к животу, они поднимались выше, к ее маленькой, несформировавшейся груди. Она кончиками пальцев терла соски, пока они не становились твердыми, и от этого ощущала что-то необычное, стесняющее в паху, — это удивляло Эллисон, но было очень приятно. Однажды ночью она попробовала представить, как бы это было, если бы у нее на груди были руки Родни, и лицо ее запылало от жара.