Дженнифер Уайнер - Все девочки взрослеют

Через несколько месяцев после возвращения Брюса я попросила у Одри номер его телефона, собралась с духом и позвонила.

— Думаю, ты должен видеться с дочерью, — заявила я.

— Весьма великодушно, — холодно заметил Брюс.

— Она наверняка будет довольна, — пояснила я, метнув тоскливый взгляд на бутылку вина. — Хочу извиниться, — добавила я. — За книгу.

Брюс промолчал.

— Прости… — продолжала я. — Я… не хотела… Ладно, не стану врать, что не хотела причинить тебе боль, на самом деле очень хотела, но понятия не имела, ну, знаешь, что все так обернется.

— Мой адвокат, — ответил Брюс, — с тобой свяжется.

Через два месяца мы встретились за ужином в торговом центре и заключили сделку над тарелкой самых неудобоваримых блинчиков в моей жизни. Каждое второе воскресенье Брюс будет забирать Джой и привозить ее обратно через два часа. Со временем ограничения немного ослабели. В прошлом году мы оба пришли на выпускной Джой, хотя и сидели в разных углах большого зала. В некотором роде это стало прогрессом.

Та Кэндейс Шапиро, которая давала интервью, встречалась с читателями и весело рассказывала на сайте, как ее дочь пыталась есть гальку на игровой площадке, испарилась. Я не обновляю сайт. Не отвечаю на письма поклонников. Не пишу аннотации к чужим книгам и не посещаю книжные клубы. (В прошлом году в игре-викторине «Рискуй!» был задан вопрос: «Этот автор своей книгой „Большие девочки не плачут“ сорвал жирный куш». Участник ответил неправильно.) Я по-прежнему выращиваю зелень и пеку кексы, стираю белье, глажу рубашки и простыни. Механическая работа меня успокаивает. Пока Джой в школе, я пишу о Лайле, живущей среди звезд. Днем я всегда готова подбросить соседей или расписаться за посылку, забрать одежду из химчистки или начистить тридцать фунтов картошки для празднования Хануки в синагоге. Я не отвечаю на звонки с незнакомого номера. Не открываю дверь, если не жду гостей. И изо всех сил стараюсь уберечь дочь от того, что написала, от того, что натворила много лет назад.

В субботу в десять утра приехала бабушка Энн на своем гибридном автомобильчике. Его бампер весь покрыт политическими наклейками, которые сливаются в единую красно-бело-голубую антивоенно-экологическую массу. Бабушка нажала на гудок, помахала матери в окошко и, когда я забралась в машину, поцеловала меня в щеку.

— Чему обязана такой честью? — спросила бабушка, пока я застегивала ремень безопасности.

По правде говоря, моему расследованию. Но я заверила, что скучала по ней и люблю ее дом. Бабушка улыбнулась, включила Национальное общественное радио и тронулась с места.

Бабушка Энн раньше жила в Эйвондейле — пригороде в двадцати минутах от города. Она, муж и дети обитали в большом колониальном доме, имевшем четыре спальни и отделенном от дороги изумрудно-зеленой лужайкой. Потом бабушка развелась, дети уехали, и какое-то время она была одна, пока не познакомилась с Таней. Семь лет они составляли пару и даже обменялись клятвами. Но в конце концов Таня сбежала с водопроводчиком, которого встретила на воскресном семинаре по проблемам с питанием. («У Тани до сих пор проблемы с питанием?» — удивилась мама, когда тетя Элль лично явилась сообщить новость. «Да, она так и не сумела отказаться от яиц», — мрачно пошутила тетя Элль. Мама бросила в тетю посудным полотенцем. «Много будет знать — скоро состарится!» — прошипела она, кивая на меня.)

Два года назад на митинге «Лесбиянки за мир» перед Колоколом свободы бабушка Энн встретила Мону. Мона преподает юриспруденцию в Темпле. Бабушка Энн была учительницей физкультуры. («А теперь она лесбиянка, что вряд ли кого-то удивило», — сказал дядя Джош на одном из семейных седеров [66] Седер — ритуальная трапеза на Песах у евреев. .) В прошлом году бабушка Энн и Мона продали свои дома и купили новехонькое ранчо в Брин-Мор. В новом доме все комнаты расположены на одном уровне. Широкие дверные проемы, низкие столы, туалеты со стальными поручнями. («Твоя бабушка готовится впасть в старческий маразм», — сообщила мне мать. «Может, посадить ее на дрейфующую льдину, и дело с концом?» — предложила тетя Элль.) Бабушка Энн и Мона устраивают ужины, посещают книжные клубы и почти каждую неделю ездят на митинги и протесты в окрестные штаты. Мона обожает политику, и бабушка охотно сопровождает подругу, хотя обычно ей становится скучно во время демонстраций, она звонит нам с мамой и болтает, пока произносятся речи. («Что за демонстрация?» — поинтересовалась я в прошлый раз. «Погоди, прочитаю лозунги!» — крикнула бабушка.)

Таких людей, как бабушка Энн, мать называет «либералами», а тетя Элль — попросту «лентяями». Обычно, когда я в гостях, бабушка слоняется по саду или сидит на кухне, работает на компьютере или общается по телефону с Моной. Мона постоянно говорит по телефону, хотя считает себя ужасно занятым человеком. На бабушкином ранчо я могу делать все, что захочу. Я могу есть, что найду, делать уроки под музыку и кататься без шлема на старом мамином велосипеде, бабушка и слова не скажет.

В ту субботу я выбралась из бабушкиного автомобильчика и пошла за ней на кухню, где она готовила кошерную пасхальную запеканку из молотой мацы, изюма и козьего сыра. «Обжарьте, почистите и мелко нарубите горсть сушеных халапеньо», — прочла бабушка в кулинарной книге. Ее бифокальные очки скользнули на кончик носа, и она вздернула голову, чтобы вернуть их на место. У бабушки Энн короткие седые волосы, и она их не красит. Обычно пряди торчат во все стороны. У нее розовая кожа и зеленые глаза, как у матери. Она пухлая, но руки и ноги у нее худые. В результате она похожа на яблоко, в которое воткнули четыре зубочистки.

— Как по-твоему, простой красный перец сойдет? — спросила меня бабушка.

— Наверное. — Я пожала плечами.

Я терпеть не могу запеканку (Мона почему-то называет ее «запэканкой»), так что мне без разницы, что в нее класть: халапеньо или сладкий перец.

— У меня есть красный перец?

Я заглянула в холодильник.

— Не-а.

— А зеленый? — без особой надежды уточнила бабушка.

Я отрицательно покачала головой.

— Гм. Ладно, передай мне луковицу.

Я протянула луковицу, бабушка стала ее шинковать, подпевая Холли Ниар [67] Ниар Холли — американская певица и актриса; феминистка и бисексуалка. .

— Слушай… — начала я.

Меня неделями занимал вопрос, к кому и как обратиться. Разговор с Олден Лэнгли Черновиц мне помог. Тетя Элль тоже оказалась полезной. Но подозреваю, что тетя Элль — «ненадежный источник», как говорит мой учитель по английскому.

— В старших классах у мамы было много парней? — решилась я.