Дженнифер Уайнер - Все девочки взрослеют

— Странно. У нее был не лучший образец для подражания.

Я думала, дед имеет в виду себя, но оказывается — бабушку Энн.

— Зря я на ней женился, — сокрушался он. — Да только кто в шестьдесят восьмом слышал о лесбиянках? Я себя не виню.

Я с трудом сглотнула. Мои колени дергались вверх и вниз; туфли стучали по полу.

— Мне, пожалуй, пора.

— Я себя не виню, — повторил дед. — Я жертва. Первая жена — обманщица, вторая — прелюбодейка. Ты читала Шекспира?

И без слухового аппарата было ясно, что он повысил голос. На нас посматривали.

— Кое-что. Мы ставили «Ромео и Джульетту»…

— «Чтоб знала, что острей зубов змеиных неблагодарность детища!» [86] Шекспир У. Король Лир. Акт 1, сцена IV. Перевод Т. Щепкиной-Куперник. — процитировал дед. — Это о твоей матери. И об остальных. Неблагодарные!

— Неправда.

Во рту пересохло, точно опилок наелась.

В памяти всплыли фотографии, которые я разглядывала у бабушки Энн. Подростком мать всегда казалась испуганной. Я вспомнила, как мы купались в море. Мать стояла у берега, плескалась и брызгалась, а я держала ее за плечи. Она тащила меня по воде, и казалось, что я лечу. Вспомнила также, что на последней странице книги Элли обращается к Хоуп, своему нежеланному ребенку, со словами: «Я всегда буду любить и оберегать тебя».

— Кэндейс всем обязана мне. — Дед лукаво и самодовольно улыбнулся. — Я читал ей. Научил плавать. Обеспечил материал для книги, которая принесла состояние. Какой бы она стала без меня?

— Счастливой?

Я не сумела сдержаться. Лицо деда исказилось. Мгновение казалось, что он завопит или схватит чашку и выплеснет кофе на пол или мне в лицо.

Я встала.

— Мне пора.

— Зачем ты приехала? — холодно и насмешливо спросил дед. — Это она тебя прислала? Решила поглумиться? Пусть в следующий раз сама приезжает. Повидать старика. Пусть хорошенько на него посмотрит. Возможно, это сделает ее… счастливой.

— Я хотела с тобой познакомиться. Вот и все. — Я сделала паузу. — Приглашение ждет тебя в доме.

Стул упал на пол, я схватила сумочку и выскочила за дверь. Пробежав по парковке, я нырнула на заднее сиденье машины Кевина и обхватила голову руками. Меня трясло так сильно, что я с трудом набрала домашний номер.

Кевин вел себя как ни в чем не бывало.

— Обратно в гостиницу? — осведомился он.

Я кивнула. В зеркале заднего вида что-то мелькнуло, дверь кафе отворилась.

— Алло? — раздался голос матери. — Джой?

Машина плавно вырулила с парковки, но я успела заметить, как дед, моргая, вышел на улицу.

— Джой?! — крикнула мать мне в ухо. — Где ты?

— В Калифорнии, — ответила я. — Хочу домой.

Когда Джой исполнилось четыре, у нее начались головные боли. Она сидела на диване, обхватив голову руками, бледная и напряженная. Ничего не помогало — ни мокрые полотенца, ни таблетки, ни приглушенный свет, ни ромашковый чай.

— Мне больно, — плакала дочь, и слезы бежали по щекам. — Мне больно и всегда будет больно!

Мы ходили из кабинета в кабинет: педиатр, офтальмолог, отоларинголог. Инфекции ушей и носовых пазух и обыкновенные мигрени оказались ни при чем. Невролог предложил остаться на ночь в больнице и провести ряд тестов, в том числе магнитно-резонансную томографию мозга.

— По-вашему, у нее опухоль мозга? — небрежно поинтересовалась я.

Конечно, сейчас он начнет заверять, что ничего подобного, что проблем со здоровьем и без того вполне достаточно для нашей маленькой семьи и нашей маленькой девочки. Но врач полистал карточку Джой и сообщил, что вообще-то подозревает опухоль в носовой пазухе.

Я смотрела на него в ожидании заключительной фразы. Он промолчал. Через два дня мы положили дочь в больницу. Я сидела у палаты и наблюдала, как Джой облачают в халат, кладут лицом вниз и закатывают в машину. Мое сердце чуть не разорвалось при виде крошечных бледных ножек с облупленным красным лаком на ногтях. Но по команде лаборанта я заставила себя наклониться и спокойно и уверенно произнести в микрофон: «Не бойся, детка. Мама рядом». Через несколько часов ей поставили диагноз: стрессовые головные боли. Она перерастет их. Все будет хорошо.

— Не бойся, я уже еду, — сказала я в сотовый, вспоминая, как когда-то давно обещала Господу все на свете, включая годы своей жизни, лишь бы Джой оказалась здорова.

Дочь молчала.

— О чем ты думала? — упрекнула я Джой.

Я запихнула сумку в отделение для ручной клади и пристегнула ремень. Дочь лишь дышала в трубку.

— Джой Лия Шапиро Крушелевански… — начала я.

— Решила повидать дедушку, — пробормотала Джой. — Я здорово сглупила.

Из моей груди вырвался вздох, хотя интуиция мне подсказывала, куда она уехала. Я сразу поняла, что мать не ошибается.

— Ты была права, — продолжала Джой. — Он не слишком хороший.

О боже. Я с трудом сглотнула. В голове пронеслись самые жестокие удары отца: как он дразнил меня уродиной, Элль — дурой, называл Джоша ошибкой.

— О чем вы говорили?

— Почти ни о чем, — Дочь мрачно усмехнулась. — Ни о чем таком. Сомневаюсь, что он приедет на мою бат-мицву, вот и все.

— Ах, милая.

Как-то Джой пришла из детского сада с поджатыми губами и красными глазами. В конце концов мне удалось выпытать имя обидчицы. Оказывается, Эмбер Гросс заявила, что не хочет дружить с девочкой с бананами в ушах. Держа перед дочерью политкорректную речь о терпимости и понимании, о том, что все дети разные, я живо представляла, как разыщу мерзавку и прогоню пинками через парковку Академии Филадельфии.

Джой шмыгнула носом.

— Потерпи немного, — попросила я. — Скоро буду.

— Я взяла твою кредитку, — тонким голоском призналась Джой. — Твою белую карту. Мне здорово влетит?

— Ой. Гм. — Я не сразу пришла в себя. — Да, еще как влетит. Я тебе руки повыдергиваю!

Джой захихикала. Уже много лет я обещаю повыдергивать руки ей или Питеру — это наша семейная шутка.

— Прости меня, — добавила Джой. — Прости за все. Прости, что ездила на бар-мицву Тайлера и что обманывала тебя.

— Ничего, ничего. — Я почти напевала в трубку. Мне казалось, я баюкаю малышку Джой, перебираю ее кудряшки, чувствую на коленях приятную тяжесть ее тела. — Все в порядке. Я скоро прилечу. Мы все уладим. Все будет хорошо.

— Джой!

Я выбежала из белого пляжного домика Макси (она называет его домиком, хотя в нем пять спален, две пристройки и огромная кухня, как в Доме Роналда Макдоналда). Мать вышла из такси и заключила меня в объятия.

— Никогда больше так не делай, — прошептала она мне в волосы.

Я поняла, что мама плачет, и чуть не расплакалась сама.

— Извини, — отозвалась я.

Она погладила меня по волосам, коснулась ушей и щек, как в детстве, когда проверяла, не поранилась ли я.